У меня чужое тело. Женское. Не вижу себя, только чувствую, что по-другому всё.
Ко мне подходит мужчина — высокий, лысый, усатый. Широкоплечий, в белом халате. Босой, без прочей одежды.
Подходит с бокалом вина, кладёт руку на плечо.
— Gefällt est dir?
Молчу. Слова понимаю, ответ не могу выдавить.
Тот цокает языком, оставляет бокал на подоконник. Пристально смотрит.
После — хватает за скулы, бьёт меня. Хлёсткая пощёчина, ещё одна. И ещё.
— Нравится, спрашиваю? — снова говорит на своём.
Тихо киваю.
Комендант улыбается, прямо расплывается в улыбке.
— Хочешь к ним? — смеётся, даже не ждёт ответ. — А ко мне? Где лучше?
— У вас.
Он был хорошим психологом. Знал, как сломить личность. Хотя, думаю, уж в таких условиях, любой бы справился. Вопрос только в качестве.
Рядом с нами стоит трюмо с высоким зеркалом, оно специально так подвинуто, что — если глядеть — за спиной всегда площадь видно.
Понимаешь, что дальше, да?
Бьёт меня, ставит на колени так, чтоб руками за стекло держалась. И вижу, вижу его над собой. А по бокам — совсем краем зрения — всё, что творится на улице.
Так длится какое-то время. Я молчу — ему не это важно: он мои слёзы видит, и счастлив этому. Потом останавливается, отходит, расправляет усы. Улыбается, смотрит, как без сил сползаю на пол.
А потом он будто бы вспомнил что-то: щёлкнул пальцами, велит подняться — и снова к окну подойти.
А там — прямо под нашим домом — солдаты и пятеро пленных.
Меня заставляют смотреть. Смотреть на то, как тела превращаются в вещи.
Главный из группы расстрела видит коменданта, ждёт его команды. А тот — тот наблюдает за мной. Указывает пальцем на самого дальнего из пленников — девочка семи лет.
— Имя.
Молчу.
Снова пощёчина.
— Хочешь к ним?
— Да!
Отрицательно качает головой.
— К ним нельзя, прости. Имя?
Девочка оглядывается. Старуха рядом косится на ребёнка. Солдат с автоматом оглядывается на нас, не уверен, мешкает. В другом конце линии — мальчик, десять лет. Зажмурился и дрожит. Мужчина рядом с ним — связан в руках, кляп во рту, на глазах повязка. Единственный из всех на коленях. Рядом — старик. Единственный, кто спокоен.
— Пустите к ним, — говорю шёпотом. — Умоляю.
Комендант вздыхает. Даёт знак рукой — солдаты опускают оружие. Сам же — проходит через всю комнату к столу.
— Герда, милочка, — говорит после, показывает чистый лист. — Если ты вспомнишь все пять имён, они выживут. Просто назови одно за другим. Ну. Ты ведь можешь. Не можешь смотреть — так и быть, отойди, присядь, — указал на соседний стул.
Я сажусь, отвожу взгляд.
— Ну? — комендант смотрит на меня испытывающим взглядом.
— Элиза, — шепчу имя девочки, а он его выводит. Аккуратно, медленно, букву за буквой.
Жмурюсь, не хочу думать о том, что она — эта самая девочка, моя дочь, сейчас стоит там, на улице, раздетая, перед охраной.
— Марик, — называю сына, и тиран продолжает писать.
Сглотнула, дрожу. Мечусь между мыслями подняться, встать — и сидеть здесь, верить, что он не лжёт.
— Штефан, — говорю имя мужа.
— Как он тебе?
— Что, простите?
— Ну, любишь его?
Не хочу отвечать — мужчина рядом и так всё видит. Сочувствующе кивает, качает головой.
— Ну не сволочь ли фюрер, правда? Таких красавцев изводить требует! Просто взять — и под нож. А мог бы кем быть? Вот ты кем была, учителем, да? А он — рабочий, шахтёр. Славный, крепкий малый, на таких мир держится. А теперь, теперь куда всё, — сокрушается доктор. Даже встал с места, сложил руки за спиной.
— Никуда не годится, верно? Вот и я так думаю. А старики твои кто?
— Марта и Януш.
Потом доктор встал, закрыл ставни. Строго велел ожидать, покинул комнату — слышу, как щёлкнул замок.
Я осталась одна, одна в той самой спальне, где жила почти всё время с того дня, когда мою семью перевезли в лагерь.
Длинная двуспальная постель, стол, прикроватный столик. Высокий шкаф у дальней стены, трюмо у окна. Наконец, само окно с видом на площадь — сейчас закрытое, плотно задвинуты шторы. Сижу на месте, боюсь шелохнуться. Просто знаю, что лучше не смотреть.
А потом были крики и выстрелы. Выстрелы и крики.
Звучало имя, раздавался гром.
Только дождя не было. Просто гроза, в пять ударов.
Когда доктор вернулся, я просто сидела, смотрела прямо перед собой.
«Хочу жить. Просто хочу жить. Плевать, какой ценой».