— Да не при делах я. Ахой, Инквизитор, прости, что не сразу сказал. Ты вчера с дамой был, чего вечер-то портить.
Как всегда севший и прокуренный, немного кортавый голос. Шепелявит чуть-чуть, заикается.
— Ахой, Гришнак, — я махнул подошедшему алкобесу, угостил сигаретой. Протянул ещё одну Вальдемару, отдал ему же пиво.
— Что расскажешь? — спросил его после.
Тот цокнул языком, выпустил густой дым.
— А что уже знаешь?
— А давай по порядку.
— Вихрево в Бурево переименуйте, так оно честнее сейчас. Предыдущий смотритель уже неделю как помер, а жаль, приятный малый. А раньше ко мне за поллитром бегал. Ну как раньше, чот месяц или как-то так. Плакался мне, что хочет уйти, а дальше ларька ни ногой — возьмёт на грудь, и снова домой, о делах начинает думать.
Я кивнул, тут же мотнул головой.
— Пока всё в порядке вещей. Что тебя напугало? Твой этот, — указал сигаретой на Вальдемара, — говорит, что ты сам просил поменяться.
Гришнак отвёл взгляд, закурил.
— Ты сам говорить не захочешь. Херово там, командир. Кореш первым сдох, смотритель ваш потом сдулся: изошёл на говно, талией — тоньше осиной.
Снова повисло молчание, нарушаемое редкими вздохами, разбавленное сизым дымом.
Я обдумываю его слова. Зная его, если он чего и рассказывает — это всегда по делу. Чётко, ясно, без недосказанностей.
Махнул рукой бесам, глаза закрыл.
«Призрак сдох, смотритель сдулся, значит. Говорить не захочу. Добрый Гришнак, сразу видно — в разведке работал при жизни, и как только до бутылки докатился? Не ценили твой талант, так хоть сейчас покрасоваться можешь».
Выдыхаю, закрываю лицо руками.
Формулировать вывод.
«Хорошо, что бы ты ни было. Плохо, но хорошо. Во-первых — ты слабая. Не Ты, а вот та ты, которая в подъезде. Слабая, потому что потенциал имеешь, а раскрыться до конца не можешь: говорить о себе напрямую запрещаешь, но косвенные описания отследить не способна. Далее — соответственно — до определённого предела влияешь на мысли. Кушаешь и наших и ваших, людей заставляешь истощаться, худеть».
— А как давно Виталик недоедать начал?
Гришнак затушил бычок о плитку, выпустил густое едкое облако.
— Да с тех пор, как к бутылочке присосался. Оно как-то всё вместе пошло у него. По всем фронтам плохо.
— А в подъезде ты сам когда последний раз был?
— Сижки там полтора месяца никто не стреляет. Вы-то где всё это время были? Вам маячили, между прочим.
— Где был, там и нужен, — я бросил бесу, возможно резче, чем следовало. — Не докладывали мне нифига, вот и не появлялся.
— Вам бы в театре играть, — Гришнак снова кивнул в сторону здания. — Вся публика вашей будет.
Я застыл, держа тлеющую сигарету у края губ. Медленно втянул дым, и ещё медленней выдохнул. Всего лишь несколько слов ни о чём, а сколько в них вложено.
«Вся публика моей будет. Обрадовал: не только Виталик, другие жители тоже».
Вообще, Солнце, просто зацени, в какой мы стране живём. Вот целый дом — в несколько подъездов, объёмый такой, большой, представляешь, да? Ну неоднократно же видела. Нарисовала его у себя там где-нибудь, да? Ну и там бабушки всякие, мамочки, дяди-тёти-алкаши-малолетки, студота-торчки-хикканы — любую шваль зарисуй, кто-нибудь да жить будет. Вот все эти бесценные герои нашего времени, которые рядом с тобой, рядом со мной — ходят, живут, что-то своё делают.
И все пропали, занифига. Дружно и только в одном доме, единомоментно. Не исчезли, а именно пропали, сгнили заживо и истлели. Так вот, что все они в этом доме пропали — это такое, херня случается. Комичность в том, что никто вообще не заметил.
Типа стоит себе такая обычная высотка. Только по ночам ни в одном окне света нет и по ту сторону дверей уже никого не водится.
Откуда такие выводы? Раз вся публика моя, то там только Даяна и неизвестность — больше мне сюда не к кому.
Мы докурили, я достал телефон: нужно сделать три звонка.
«— Здравствуй, милая. Позвони, пожалуйста, через полтора часа. Не забудь.
На том конце линии повисло молчание. Тяжело вздохнули, грустно усмехнулись.
— Помни: твоя грусть принадлежит мне. Никому не отдам.
— И я тебя люблю».
«— Эй-йоу, как ты чего там?
— Проснулся только. Что весёлый такой?
— Впиши в свои базы дом на Затейной 35.
— Затейная, Затейная... Это чуть дальше от центра, да? Ближе к набережной.
— Она самая.
— Хлебное местечко... Стоп, что? Весь дом сдаётся?
— Все четыре подъезда, пять этажей в каждом, ты не ослышался. Можешь уже искать квартирантов.