— Тогда-то ваша организация и прибрала его к рукам, Масару-сама? — переставая играть в таинственность, спросил принц Рюджин.
Лорд жителей тьмы нисколько не встревожился.
— Не сразу, мой господин, — ответил он молодому правителю страны Камней. — Мы дали Атарана Кибо три сотни лет повариться в его собственном соку. В то время как на материке бушевали битвы громадных армий, на острове шла своя собственная, маленькая война. Остров разделился на области, каждую из которых контролировал город-государство. Больше сорока областей, каждая со своей армией и правительством. Разобщенные, разделенные расовыми и мировоззренческими отличиями, люди бились за каждый клочок плодородной земли, за каждую шахту и маленькую деревеньку. Знакомая картина, не так ли? Но в триста шестом году эпохи Войн мы начали свою деятельность на острове, и уже через восемь лет все до единого города Атарана Кибо заключили между собой мирное соглашение и образовали новое, единое государство. Что же позволило нам добиться таких убедительных и грандиозных успехов? — лорд Масару сделал демонстрационный жест в сторону накрытых белыми простынями фигур. — Ужас, который люди придумали себе сами. Фантом, ненависть к которому затмила в людях даже застарелый гнев на своих собратьев и жажду кровной мести. Бездонная яма для принятия отрицательных энергий. Враг, которого никогда не было.
Инакава.
Город, принявший на себя тяжелейший удар в последней войне Северной Империи, представлял собой устрашающее зрелище. Разбитый и выгоревший дотла, за прошедшие несколько месяцев он только-только начал оживать, причем во многом благодаря вторжению шиамов. Уцелевшее оружие, военная техника и боеприпасы, которые можно было применить для обороны столицы, спешно изымались из руин. Для работников было организовано жилье, склады продовольствия и кухни. Войска, охраняющие разбитые хранилища от мародеров, защитили от разграбления весь город. Сюда даже вернулось около десяти тысяч жителей, которые к весне с помощью военных кое-как успели наладить быт. Черные от копоти, серые от каменного крошева и белые от никем не убираемого снега, руины могли шокировать своим видом того, кто помнил Инакаву прежней, но город все еще был жив.
— Шайнинг-сама! — молоденькая жрица храма Воды подобно вихрю ворвалась в приемные покои временного медицинского центра. — Дирижабль с репортерами уже подходит к аэропорту! Я его своими глазами видела!
— Аэропорт? — спросил старший жрец, с насмешкой оглядываясь на не в меру энергичную мико.
— Дирижабль! Дирижабль! — девчонка от полноты чувств замахала руками. — Огромный и с зеленым гербом страны Лесов! Пойдемте скорее, ведь мы должны их встречать, так господин капитан говорил!
— На швартовку и проверку уйдет часа полтора, Мичиру-чан. До аэропорта — пятнадцать минут неспешного шага. Что же нам, больше часа на посадочной полосе с ноги на ногу переминаться? Иди лучше прическу поправь и выбери другие канзаси. Твои для летнего праздника равноденствия, а не для встречи гостей.
— Зараза…
— Не ругайся в храме!
— Но Шайнинг-сама, я так старалась выбрать самые красивые! Почему вы, зная все традиции, мне никогда не помогаете? Если я ошибусь и все станут смеяться, то это будет только ваша вина!
— Я приму ответственность, — повернувшись на месте, Шайнинг поднял на руках вакидзаси и с каменным выражением лица слегка обнажил клинок.
Девчонка вытаращила глаза и окаменела. Цвет жизни отхлынул от ее лица, губы позеленели. Из ступора несчастную вывел только громогласный хохот старшего жреца, что от полноты чувств даже несколько раз хлопнул себя ладонью по колену.
— Дурак! — громко выпалила побагровевшая дочь храма. Не удержавшись, она даже запустила в наставника веером. — Я уже подумала, что тебе из клана письмо прислали и ты повод подыскал! Нельзя с такими вещами шутить! Псих несчастный! Уйду в женский храм, подальше от твоих заскоков!
— Да, да, сходи. Будешь с зари до зари ворочать хуже проклятой, без ласки и заботы, — дождавшись, когда рассерженная девчонка отвернется, храмовник одним движением вскочил на ноги, сцапал незадачливую мико и крепко стиснул ее в объятиях. — Кто же о тебе там позаботится, шиповник ты мой колючий?
— Шайнинг-сама! — возмутилась девчонка и заерзала, отталкивая жреца. — Отпустите, сейчас же! Это же… домогательство!
— Где? — разомкнув объятия, храмовник поочередно заглянул под столик, под матрас лежанки и за ширму. — Сбежало, наверно. Как увидишь еще раз эту тварь, гони ее на меня, а я табуреткой гадине промеж глаз влеплю, не очухается! Только учти, что те, кто без повода кричит о домогательстве, ходят как дурры, необнятыми, вырастают деревянными и живут несчастными!