— Ты… да ты… — пальцы правой руки девчонки мелко подрагивали, и, заметив это, жрец сразу стал сменил настроение.
— О, да ты что, меня ударить хочешь? — язвительно спросил он. — Осторожнее только, малявка, ладошку не отбей.
— У-ух! — сердитая жрица гордо задрала нос. — Доиграетесь, Шайнинг-сама, пожалуюсь куда следует! Между прочим, леди Каяо из комитета нравственности уже встречалась со мной и говорила о том, что нам, добропорядочным девушкам, нужно держаться вместе! С канзаси мне поможете или нет?
— Да уж, раз пошли угрозы расправы, придется помочь. Тащи сюда коробку, шантажистка.
— А…
— Храм за плакальщиками не ходит. Или ты меня в свою комнату приглашаешь? — храмовник приложил руки к щекам. — Мужчину! В комнату! К девушке! Куда только смотрит комитет во главе с прекрасной леди Каяо?!
— Дальше порога я бы вас все равно не пустила, Шайнинг-сама! — Мичиру отвернулась, вышла из комнаты, задержавшись у порога еще на пару мгновений. — И я последний раз предупреждаю, что еще раз попытаетесь меня тронуть, точно пожалуюсь! Вы же… служитель храма!
Громко хлопнув дверью, девчонка удалилась и оставила хохочущего наставника в одиночестве.
Впрочем, веселость была наиграна и хватило ее жрецу ненадолго. Секунды через три после ухода девчонки с лица Шайнинга исчезла последняя улыбка.
— Старый дурень, пристающий к молоденькой ученице? Известный типаж. Вы слышите, ками?! Это ничего, что в вашем храме такой негодяй завелся? Эй, червяк! — жрец сделал резкое движение рукой. Выхваченный из ножен, вакидзаси сверкнул в лучах лампы и со стуком вонзился в барельеф стены, пронзив голову каменного змеевидного дракона. — Сгоняй-ка самого шустрого подручного к Инари-сама, может, у нее случайно еще одна прекрасная посланница в зверинце завалялась? Или сам выходи бороться! Тут надо срочно богохульника покарать и прекрасную мико избавить от тирании. Ну? Ну же, выходите, грозные ками, я всего лишь человек!
Ответа не было. Боги, как всегда, стойко игнорировали все происходящее в мире людей. Или дело в том, что без любви что храм, что родной дом — пустая груда серого камня? Даже если здесь успели поселиться хоть какие-нибудь ками, то с появлением юной помощницы жреца они окончательно развоплотились и исчезли.
Жрец поднял руку и привычными эманациями воли сконцентрировал Ци на ладони. Над кожей поднялся едва зримый туман. Бледно-синий, с легким оттенком зелени.
— Паршиво, — сжав кулак, храмовник зло заскрежетал зубами. — Приехала помочь, говоришь? Спасибо, дочка, помогла. Такой домашний уют развела, мать позавидует.
Не пора ли бросить все? Много раз уже ветеран-храмовник видел во снах забытый всеми храм возле оставленного людьми города. Нестерпимо, до боли, хочется вернуться туда и, впитывая душой ментальное эхо, выйти к старым прудам, заросшим белыми кувшинками. Может быть, не по годам седому жрецу даже удастся воззвать к ныне утраченным силам и хотя бы раз снова увидеть бесплотные призраки своих родителей? Оживить видения далекого, безоблачного детства, согретого светом краткого мгновения процветания страны Водопадов и благодатью рождения в счастливой семье.
На клан плевать. Никто из родни не подумал даже подать голос в защиту молодого жреца, когда его отправляли на два года в трудовой лагерь за тиранию и рукоприкладство в семье. Когда его выставляли из дома и клеймили уголовником, никто в сторону Шайнинга даже не посмотрел, и вспомнил о воине-храмовнике глава клана только с началом восстания, когда каждый мелкий дайме как мог собирал солдат и панически метался от одного полюса сил к другому, стараясь казаться властителям хоть чуть-чуть значительнее.
А дочь? Что дочь? Пусть «держится вместе» со своей леди Каяо. Или идет в женский храм. Лентяйка и неумеха, придется ей привыкнуть к затрещинам и ругани старших жриц, зато никакого старого наглеца отгонять угрозами жалоб станет не нужно.
Храмовник вздрогнул, когда девчоночьи руки вдруг обняли его за шею. Юная мико ласково прижалась к окаменевшему от неожиданности отцу и тихо вздохнула, наполнив дыхание той сладостью, за которую мужчины прощают все на свете.
— Папа, ты сердишься на меня? — сказала она голосом, дрожащим от вины. — Прости. Я… я полная дура. Мать выгнала меня из дома, чтобы я не мешала ей искать нового сожителя, а ты принял свою глупую дочку и не стал вспоминать, как я на судах против тебя показания давала. Папа, я думала, что ты никогда меня не простишь, и плакала много ночей, проклиная себя.