Богиня.
Добрая, светлая богиня, своей любовью поднимающая людей на борьбу против зла.
Богиня?!
Прежде чем самураи Инакавы нанесли первый удар, прежде чем Хино Тайсэй швырнул в лица атакующим свою смертоносную силу, Кицунэ вдруг изогнулась в жесточайшей агонии. Из горла ее вырвался нечеловеческий вой, полный такой чудовищной боли и такого смертного горя, что души дрогнули у всех, даже у безликого чудовища, Нуэ. Все вокруг замерли, а над руинами разрушенного города звучал и звучал рвущий людские сердца горестный плачь. Кицунэ звала маму. Звала бабушку Таку и деда Такео, звала свою маленькую сестренку Рими, звала всех ушедших родных вернуться и… забрать ее с собой. Почему она должна оставаться здесь, среди почерневших руин мертвого, разрушенного мира? Мира, в котором силу и власть обретают только негодяи. Мира, из которого все достойные любви люди уходят опустошенными и сломленными, бесследно и безвестно исчезая за вратами смерти.
Пусть враги торжествуют. Пусть смеются и упиваются своей очередной победой. Когда мир умрет, не останется памяти ни о них, ни о том зле, что они совершили. Руины храма канут во мрак, а Кицунэ… что Кицунэ? Она ведь никакая не богиня, а просто еще один ребенок, неспособный жить в отсутствие любви.
— Мама!!! — в последнем судорожном крике напитанный энергией Ци воздух разорвал горло оборотницы.
Захлебнувшись кровью, Кицунэ рухнула на колени. Толька рука в черной перчатке, ухватив девчонку за плечо, помешала ей упасть в грязный снег. Пространство свернулось и развернулось вновь. Вокруг теперь был тихий зимний лес.
Хино Тайсэй держал Кицунэ за плечо и смотрел на то, как она угасает. Пальцы Черной Тени мелко вздрагивали. Да, он был убийцей. Да, он был в союзе с демонами и вершил судьбы целых стран, на костях миллионов людей строя новый мировой порядок. Да, его злил истинно детский фанатизм Кицунэ, он смеялся над ее нелепой болтовней о красоте людской природы, но… но даже при всем этом он все еще оставался человеком.
Мир вокруг изменился. Зачем еще раз и еще. Пятый прыжок был последним, и двое, оставив остальных в лесу близ Инакавы, оказались в кромешной тьме.
У Тайсэя была здесь оставлена метка. Для быстрого перемещения, на тот случай, если девочка-оборотень придет сюда.
Черная Тень поднял руку, и исторгаемая из кончиков его пальцев энергия Ци воспламенилась.
Свет выхватил из тьмы серые каменные стены и череду мраморных изваяний. Рослые, плечистые воины стояли вдоль стен. Многие фигуры были одиночны и гордо возвышались, крепко сжимая боевые знамена в знак того, что воин с честью погиб в бою. К другим ласково припадали красивые женщины, рядом с некоторыми даже стояли дети. Те дети, что ушли, по какой-то причине не успев повзрослеть и создать собственные семьи. Здесь они снова были со своей семьей. Здесь… в родовом склепе Маэда.
— Поднимись, девочка, — сказал Тайсэй. — Соберись с силами. Остаток пути пройден, осталось всего несколько шагов. Мама ждет тебя. Иди за мной.
Кицунэ поднялась и, безмолвно следуя за трепетным сиянием пламени над рукой уходящего во тьму человека, начала переставлять ноги. Шаг, еще один. Еще два. Еще и еще, мимо десятков статуй, с печальными улыбками взирающих на тех, кто потревожил их покой. Мертвые не возражали. Смерть — радушная хозяйка, всегда готовая открыть усталым путникам двери своего дома, она никого и никогда не выгоняла обратно за порог.
Человек в черном и пляшущее яркое пламя остановились.
Мама.
Глубокая нежность затеплились в опустевших глазах Кицунэ, когда свет коснулся белого мрамора и отогнал тьму от фигуры стройной женщины, лицо которой маленькая оборотница множество раз видела в самых добрых и печальных своих снах.
Мама.
Мраморное воплощение леди Хикари сидело на украшенной цветами каменной тумбе, и тому, что фигура не стояла в полный рост, было довольно простое объяснение. Так дети могли быть к ней ближе.
Красивый, статный мужчина в самурайских доспехах, касаясь ладонями плеч камигами-но-отоме, с любовью смотрел на свою жену и детей. Девочка-подросток, так удивительно похожая на маму внешне, с ласковой улыбкой льнула к ее плечу, а сама мраморная камигами-но-отоме трепетно обнимала руками двух маленьких мальчиков, что стояли справа и слева от нее и смотрели на своих родителей, жадно цепляясь ручонками за мамину одежду.
Но оставалась в этой композиции некая незавершенность. Колени камигами-но-отоме пустовали. Мог ли знать скульптор о том, как любила Кицунэ сидеть в маминых объятиях? Или просто почувствовал сердцем, где погибший маленький лисенок хотел бы обрести свое последнее пристанище? Художник ждал, когда гибель Кицунэ признают официально, и тогда здесь появилась бы еще одна скульптура. Пусть даже без коробочки с прахом, собранным с погребального костра и заложенным в грудь мраморного воплощения вместо сердца. Так или иначе, но семья бы воссоединилась.