Бабушка тоже обращалась к нему со всякими незначимыми вопросами, не предполагая истинные размеры потенциала собственного внука:
– Лёш, ключи от почтового ящика не видел? – Это значит в прихожей, на обычном месте их не было.
– В правом кармане твоего пальто, ба, – с небольшой задержкой приходил ответ. Время ушло на то, чтобы оторваться от детектива и просчитать несложную схему. Почту вынимает только бабушка, значит ключи у нее. Это раз. Последний раз она вынимала почту вчера. Это два. Бабушка всегда обычно внимательная, и у нее все разложено по своим местам. Это три. Но вчера пришло очередное письмо от родителей, которое она поторопилась открыть прямо на лестничной клетке, значит, поволновалась. Это четыре. И последнее, которое по счету пять, почтовый ящик она открыла, возвращаясь из булочной, значит, была в пальто. Да, была и шестая мысль, пролетевшая в долю микросекунды насчет левого или правого кармана, но если бы бабушка открыла ящик с пустыми руками, то были бы варианты, но авоська с хлебом в левой руке не оставила альтернативы.
– Вот они, потеряшки, – радостно донеслось через минуту из коридора. – Глазастый ты у меня, – добавила бабушка, предполагая, что тот обратил внимание, когда она прятала ключи в карман. А внук продолжал читать детектив, уже забыв про этот случай. Интерес представляла загадка и сам поиск решения, а всё, что уже было решено, быстро падало в мусорную корзину.
Но иногда эти способности доставляли немало неприятностей. Лешка вспоминал иногда случай, произошедший с его соседом, Виктором Маслюковым по кличке Мосол. Виктор был старше Лёшки на шесть лет. Для него он был добрым парнем с непростой судьбой, успевшим к своим девятнадцати годам получить судимость за драку и из трех лет два года отбыть на «малолетке». Он держал голубятню на крыше и всегда был рад, если Лёшка составлял ему компанию. Мослом его, очевидно, прозвали не по фамилии, а за фигуру. Необычайно худой, но необыкновенно жилистый и резкий, с коротким ежиком черных волос и презрительным прищуром темных глаз, скользкий в словах – за язык не поймать, он действительно походил на обглоданную кость для собак. Поскольку мяса на ней нет, то она никому не нужна. Его лоб и висок пересекал длинный неровный шрам, полученный в заведении для малолетних преступников. Все соседские пацаны обходили его стороной. Здесь, видно, не обходилось без родителей, которые в свою очередь переживали за будущие анкеты своих детей. Но и Витька их тоже не жаловал. Только с Лёшкой всё как-то было по-другому. Возможно, из-за Полины Сергеевны, которая искренне жалела Мосла, рано оставшегося без матери, да и без отца, по сути, – тот редко был резвым. Она могла Виктора накормить обедом, могла отчитать его за проделки. Мосол почему-то всё сносил покорно и безропотно: «Тёть Поль… ну ладно вам, тёть Поль… ». Но если бабушка себя плохо чувствовала, а внук был в школе, Мосол откладывал все дела, какими бы срочными они ни были, и всегда бегал за хлебом, молоком или в аптеку. С Лёшкой Виктор общался на равных, но никогда не спорил и никогда не рассказывал о жизни в колонии, как бы Лешка ни просил. «Там тебе было бы неинтересно», – отшучивался он.
C трудоустройством у Мосла была просто беда. Кому был нужен человек с несоветской биографией? Жил случайными заработками – подрабатывал на стройке ночным сторожем, занимался мелким ремонтом бытовой техники и, конечно, продавал голубей. На существование вполне хватало, на жизнь – совсем нет.
Однажды Лёшка, которому на тот момент было тринадцать лет, возвращался от своего одноклассника и, проходя мимо строящегося дома, случайно в сумерках угодил правой ногой в лужу растекшейся смолы. Потерял минут двадцать на то, чтобы очистить кеды, и чертыхаясь продолжил путь домой.
У его подъезда стоял милицейский «Москвич» с типичным канареечным цветом кузова. Лёшка открыл скрипучую дверь, отметил на себе внимательный взгляд водителя и стал подниматься наверх. На лестничной площадке третьего этажа, где он проживал, оказалось довольно оживленно. Двери двух квартир, его и Мосла, были распахнуты, а в квартире у Виктора еще куча народа – два милиционера в форме, незнакомый человек в штатском, бабушка, сам Мосол и еще отец Виктора, точнее сказать, храп отца Виктора, доносившийся из соседней комнаты. Как выяснилось, юная жена заместителя прокурора города возвращалась вечером домой от известной портнихи, обшивающей весь бомонд города, у которой она заказала новое вечернее платье. Неожиданно от стены дома, мимо которого она проходила, отделилась тень, подлетела к ней, сорвала золотую цепочку с нежной шейки и бесшумно исчезла, если не считать звуком шарканье старыми тапками. Проходивший мимо милицейский патруль мгновенно оценил ситуацию, услышав фамилию потерпевшей, и практически настиг злоумышленника у подъезда дома, где проживал Лёшка. Однако, негодяй успел шмыгнуть в подъезд, и скрутить его удалось уже только на пороге квартиры. Таким образом, первые гости кучей малой ввалились в квартиру. Потом мгновенно отреагировал и минут через десять прибыл дежурный следователь районной прокуратуры. Еще минут через пять пригласили Полину Сергеевну в качестве понятой, и в этот момент в дверном проеме появился Лёшка. Мосол молча сидел в наручниках на кухне возле крохотного стола, рядом с ним стоял человек в штатском, а в штатского упирался плечом розовощекий сержант милиции. В узком коридоре находилась бабушка, и рядом с ней вход контролировал второй блюститель порядка. На мгновенье зависла тишина. В глазах штатского читался вопрос – «ты кто?». Мосол безучастно мазнул взглядом по Лёшкиному лицу, милицейские напряглись – «так, соучастник явился», бабушка расстроенно глянула на внука: «вот вечно ты не вовремя», даже отец Мосла храпеть перестал, затих на секунду. Однако тут же немая сцена начала движение: под аккомпанемент мощного храпа милиционеры развернули плечи, штатский спросил – «Ты кто?», бабушка одновременно ответила: «Это мой внук», и все как-то сразу потеряли интерес к Лёшкиной персоне. Штатский повернулся к Мослу: