Огромные, фиолетовые, душистые ирисы, еще немного влажные снизу. Дракон, где он их только откопал. И именно ирисы... Ее самые любимые цветы во всей волшебной вселенной.
Но тут стало чертовски обидно. Потому что Саймон никогда не дарил ей ирисов. Хотя прекрасно знал, что именно они ей нравятся больше всего. Нет, этот ублюдок тащил ей все что угодно: розы, тюльпаны, лилии, но никогда – ирисы. Конечно, Нора была рада цветам от него, но знаете... Порой у нее оставалось ощущение, что он дарил их потому, что просто надо было подарить. Откупиться перед самим собой. А не потому, что действительно хотел ее порадовать.
А тут какой-то левый мудак, который женщин и за людей-то не считает, мудак, с которым они периодически трахаются, вдруг взял и ни с того ни с сего притащил ей ирисы. Даже этот мудак притащил ей ирисы. А самый дорогой человек – нет.
Саймон... При мысли о нем сердце предательски сжалось. Да, все еще болело, как ни крути. Но уже меньше. Что-то сломалось в Норе тогда, когда он фактически заставил ее опуститься на колени и свернуться калачиком. Что-то сломалось, когда он наносил ей удары – не физические, а моральные. Что-то сломалось, когда Нора увидела его, лежащим на земле, с разбитым носом и воющим от боли, обхватившего руками коленку. После ударов Нэра. Тогда впервые за все эти годы он показался ей... Жалким.
У нее ни на миг не возникло желания подбежать к нему, заорать на Нэра и... Успокоить Саймона. Не возникло. Она как будто впервые видела его такого: трусливого, жалкого... И впервые что-то умирало.
Да, сейчас иногда в сердце еще гулко прокатывалась боль, но внутри у Норы произошел раскол. Она насадила Саймона на конец иглы, возвела его в абсолют, а себя поставила перед ним на колени, осознавая, ненавидя себя за это, но все же продолжая стоять перед ним на коленях и заглядывать в рот.
Но, оказывается, всему есть предел. Есть слова, которые не прощаются, и в тот вечер Саймон сказал много таких слов.
Есть такие моменты, когда раненый человек вдруг поднимается с колен и идет дальше. У него не появились новые силы, нет. Просто любой горечи рано или поздно наступает конец. Человек не может долго бичевать сам себя, ему требуется передышка.
Иногда ты становишься зависим настолько сильно, что однажды просто осознаешь, что перегорел. Наверное, что-то почти такое и случилось у Норы Цюрик. Она устала. А еще увидела его жалким. А жалких мужчин она как-то не особо любила.
А еще не могла найти правильного объяснения поступку Нэра. Он не должен был этого делать. По всей логике не должен был. Услышав все доводы и выводы Саймона, Шеппард должен был присоединиться к нему и повещать и так разбитой Норе о том, какие же все женщины – твари.
Но он не сделал этого. А почему-то взял и с непроницаемой клокочущей яростью ударил Саймона в челюсть. Затем еще и еще. После этого Саймон валялся на земле. А Нэр продолжал его избивать. И как только закончил, у Саймона едва хватило сил, чтобы унести ноги. Впрочем, Нэр тоже долго не задержался. И тоже сбежал.
Но почему, черта с два, Шеппард, почему? Ты же, как ты сам это любишь повторять, не вагинозащитник. Так почему?
И хуже всего, что он сделал то, что именно Норе и было нужно. Тогда, когда она ничего не видела из-за застилающих глаза слез, когда чувствовала себя так, словно ее пинали в живот – настолько хлесткими были слова этого ублюдка.
Нора Цюрик ощущала себя невероятно жалкой. Беспомощной. Весь ее характер и вся ее гордость просто ломались, когда любимый человек говорит такие слова. Нора Цюрик тогда совершенно не могла постоять за себя.
И очень хотела, чтобы ее кто-нибудь защитил. Ну, знаете, как в этих дурацких фильмах. Когда героиню насилуют, убивают или хотят избить, обязательно появляется тот, в кого она влюблена, и доблестно спасает ее. Дурацкий, избитый штамп, который направлен на то, чтобы повысить героя в глазах зрителей и заставить несчастную героиню еще сильнее влюбиться в него. Дурацкий, избитый штамп, который в печенках сидит, но как же порой хочется, чтобы и в жизни случилось хоть что-нибудь, как в этом гребаном кино.
Жаль, что в реальности все наоборот. Когда тебя насилуют или избивают, особенно в пустынном месте, особенно ночью, глупо ждать, что кто-то придет. Особенно объект твоих воздыханий. Особенно в ту часть города, где он никогда не бывает. Просто ему нечего там делать. Добро пожаловать в реальность, детка. Сказки оставь на просмотр дома вечером. Если, конечно, дойдешь до дома.
То, что Шеппард по случайности оказался рядом... Было легко объяснимо. Ведь все происходило на работе, а иногда Нэр вполне себе мог задерживаться. Было дело, что он уходил последним, в то время как Ян и Нора давно уже были дома.
Но как он так удачно завернул именно туда, где Саймон рассказывал Норе, какая же она шлюха... Это просто повезло. Нора понятия не имела, почему Нэр это сделал. Но она бесконечно была ему благодарна. Пусть никогда об этом и не скажет, чтобы не возвысить его самомнение до небес и не выслушивать в очередной раз, что женщины без мужчин ничего не могут. Не дождется.
А самое главное, после всего этого Нэр вел себя так, словно ничего и не случилось. Ни разу он не заговорил на эту тему. И за это Нора тоже была ему благодарна. (На самом деле ей было бы намного тяжелее, подай он хоть знак, что помнит все это).
Нора Цюрик не любила представать в собственной слабости перед такими людьми, как Нэр. Потому что слишком хорошо знала, как больно они умеют бить.
И, пожалуй, самое человеческое, что сделал Нэр Шеппард по отношению к людям, а в особенности – одной конкретной женщине, это то, что этот инцидент не стал еще одним поводом для обсуждения.
У Норы, впрочем, были догадки, почему Нэр не торопится выносить это на всеообщее обозрение. Сколько раз он орал о том, как презирает вагинозащитников. И что он сделал? Эту самую “вагину” защитил.
Что, разумеется, к числу своих подвигов не относил.
В принципе, у Норы уже появились догадки и по поводу того, зачем вообще Нэр Шеппард это сделал. Разумеется, его внутреннее благородство она отмела сразу. Этим явлением Нэр не страдал и, скорее всего, спокойно прошел бы мимо девушки, которая голосит и кричит, что ее насилуют или убивают, с долгим рассуждением о том, что бабы сами виноваты.
Нет, скорее всего, дело было так. Как истинный альфа-самец, Нэр привык ощущать себя на главных ролях. Наверняка в случае с Норой он частично смог примириться с самим собой с помощью того, что уверовал в то, будто бы это он нагнул Нору Цюрик, которая радостно кинулась насаживаться на его член, словно бы ждала этого всю жизнь.
Так как в шкурной природе женщин Нэр Шеппард не сомневался ни на грамм, то он наверняка с большим интересом выслушивал слова Саймона. Но из них вырисовывалась не очень приятная картина. В словах Саймона все обстояло так, будто Нора – самая последняя шлюха, которую и использовать-то противно. И чтобы с такой да мужик лег по собственной воле... Это насколько же себя он должен не уважать.
Разумеется, такое объяснение Нэра не явно не устроило. Себя он очень уважал и просто не мог примириться с тем, что его приравняли к бесхребетному спермовозу, уровень которого – спать со шлюхой. Настоящий самец, разумеется, поступает совершенно не так. Настоящий самец трахает шлюху, чтобы показать ей, что она шлюха. Чтобы наказать ее или научить жизни.
А именно настоящим самцом Нэр себя и считал. И просто не мог стерпеть того, что какой-то незнакомый ему идиот поливает его грязью. Настоящие самцы доказывают правоту силой и кулаками, и Шеппард полез в бой, откуда вышел настоящим победителем. Отстояв свою честь, он подумал с пару минут, что же можно делать с плачущей разбитой Норой, пришел к выводу, что можно ничего не делать, и телепортировался прочь.
Утрированно, конечно, но наверняка что-то такое им и двигало.
Никаких благородных порывов у Шеппарда, конечно же, не наблюдалось. В этом Нора даже не сомневалась. Глупо приписывать человеку качества, которых у него нет.
Однако, как ни крути, все упиралось в один факт, что он все-таки это сделал, и Нора Цюрик была отчаянно благодарна ему за это. К тому же, после всего этого из всех вариантов у нее остался только Шеппард: Саймон...