Но спустя месяцы, когда она все-таки осознала, то ей захотелось биться головой за стену. И завыть волком.
Он нравился ей. Норе Цюрик кулаками хотелось бить по стене и выораться, выораться от души, потому что она была очень, очень взбешена. Он нравился ей. Нравился, нахрен. Приехали, Цюрик, мы далеко и надолго. Не могла в этот раз выбрать кого-то другого в объекты своих страданий? Зависимость от мудачества не лечится, не так ли?
Нора Цюрик опять вляпалась по уши. Увязла в дерьме по самое горло. Потому что спустя эти месяцы она наконец пришла к логичному выводу, который назревал все это время: ей. Нравился. Нэр. Мать его. Шеппард. Чертовски нравился. Сильно нравился. Почти так же, как Саймон. Но в того она была долго и безнадежно влюблена.
В этот раз угрозу она заметила... Ну, когда ушла в дерьмо еще не с головой.
Что это меняло? Да ничего. Зато здорово объясняло и ее странное влечение к Нэру, и некоторую ревность при мысли о том, что на него, а главное, он сам может смотреть на других девушек, и это желание видеть его, и, наконец, приятное чувство, которое зарождалось в ней всякий раз, когда они разговаривали или, того хуже, он обнимал ее. Маленькое, но уже стабильно устроевшееся в ней чувство.
Так что это меняло? Да, если подумать, совершенно ничего. Если, конечно, не считать того, что у нее начала появляться явная такая эмоциональная зависимость от этого сексиста. Нет, не та, чтобы бегать за ним, пока он ее посылал.
Но он был ей нужен – первый дерьмовый факт. У нее повышалось настроение, когда она проводила с ним свободное время – второй дерьмовый факт. Но самый дерьмовый, самый отстойный, третий факт заключался в том, что теперь на их срачи (почти каждодневные) Нора реагировала... Острее. От этого можно было бежать или даже ненавидеть. Но факт все равно оставался фактом: ей было плохо, когда они срались с Шеппардом. Третий дерьмовый факт.
Да. Осознать все это месяце на четвертом их гребаных недоотношений – полный, фатальный провал. Но к этому же все и шло, верно, Цюрик?
Именно в это и вляпываются почти все женщины?
Конечно, можно думать, что уж ты-то точно избежишь такой участи. Конечно, можно подумать, что трахаясь с этим гребаным женоненавистником, сексистом и уродом, ты не воспылаешь к нему никакими чувствами. Ко-неч-но. Учитывая, что все это начало зарождаться еще намного раньше, собственно, когда тебя вдруг стало так сильно интересовать, стоит у него на тебя или нет.
Стоит – в этом ты уже убедилась.
А в остальном плане... Нужна ли ты ему? Насколько вообще может быть нужна радикальному сексисту женщина в плане сердечной привязанности?
Нора Цюрик понятия не имела. Но были некоторые моменты, которые ее сильно смущали.
Например, ирисы. Нэр по-прежнему таскал их ей пачками и стабильно. Сам. По собственной инициативе. И орал на работе, что бабы – меркантильные стервы, требующие неоправданных вложений. И тем же вечером стабильно тащил ей ирисы.
Более того, нередко это было логичным завершением их ссор. Иногда Нэр выбешивался до такой степени, что просто рычал: “Я куплю тебе ирисы, женщина”. И Нора таяла. Ирисы всегда имели на нее воистину магнетическое воздействие.
Иногда она и сама спрашивала прямым текстом:
- Ты купишь мне ирисы?
- Куплю, женщина.
Он орался о том, какие бабы – твари. И таскал ей ирисы. Это уже стало как анекдот.
Или, например, то, что он водил ее в ресторан. Кто его просил? Никто.
И, наконец, самое последнее его действие, которое Нора просто никак не могла прокомментировать.
Когда она заболела, то, как он себя вел... Это, черт возьми, расходилось со всеми его догмами и принципами! И делал он все это, опять же, по собственной инициативе.
И то снова, что он таскал ей цветы... Это было интересно. Оказывается, между словами и действиями Нэра Шеппарда могут иметься весьма серьезные расхождения.
За это Нора и хваталась. Словно за спасительную соломинку. Она видела, что он говорил. Видела, что делал. И сопоставляла это между собой. И...
В голове глупой-глупой Норы Цюрик начали зарождаться предательские мысли. А может быть... Может быть, он только так говорит. Может быть, с этими хреновыми особенностями... Можно справиться. Может быть – ну совсем уже тупо – они исчезнут сами собой.
В общем, с той самой поры, когда Нора поняла, что Нэр ей нравится, все стало как-то сложнее. Слова Шеппарда были теперь в раз острее и больнее, чем раньше. А глупая надежда – отчаяннее.
А ведь были и хорошие моменты. Иногда им удавалось нормально поговорить – здорово, отлично поговорить, и Нэр даже не вставлял ничего про женщин. А потом все продолжалось, как и раньше. Норе казалось, что она попала в замкнутый круг.
И порой он так отчаянно давил на нее, что ей хотелось кричать. Вопить от ужаса и сломать стены клетки, в которую она впустила себя сама.
Месяц ей понадобился на то, чтобы окончательно принять этот факт и признаться самой себе, что она слегка переоценила собственные силы. Что она втрескалась в Нэра Шеппарда настолько, что никакой Саймон Мелларк ей был теперь и нахрен не нужен.
Зато один свихнутый на всю голову радикальный сексист – очень даже.
Она честно не поняла, как они протянули еще пять месяцев. Почти десять в конечном итоге. Почти год. Целый год.
И изо дня в день их споры становились все бессмысленнее, а Шеппард – злее. И Нора – несчастнее.
Теперь и она попала в ловушку – капкан мудака.
Восхваляй мудака, люби мудака и надейся, что сегодня он не поведет себя по-мудацки. Второй раз в жизни, черт побери.
Но, черт возьми, у них же не было отношений. Или были? Честно сказать, Нора Цюрик уже запуталась. И частенько ее руки готовы были опуститься. Но тогда случалось что-нибудь хорошее.
Он покупал ей цветы. Они нормально разговаривали. Засыпали вместе. Он ее обнимал.
Да, крайне редко, иногда как будто бы с неохотой, но обнимал, и тогда Нора Цюрик готова была разреветься от счастья. Просто уткнуться ему в грудь и вот так замереть на пару минут.
А потом можно выслушивать и его извечные комментарии про женщин. Острые, жалящие. Вздрагивать, словно от очередной пощечины. Принимать близко к сердцу и на свой счет.
И любить.
Иногда в его фразах скользили слова, за которые она цеплялась, словно за последнюю надежду.
“Я хочу внести ясность: ты нужна мне”.
Ей не послышалось. Ей точно, черт возьми, не послышалось.
Или другой момент. Когда-то они срались: жестко, очень жестко, и Шеппард тогда сказал то, что выбесило ее до глубины души, но потом заставляло хвататься словно за спасительную соломинку:
- Да, женщина, ты мне никто, но если я только узнаю, что у тебя кто-то появился, челюсть ему сломаю немедленно.
Тогда она была на пределе нервов и только заорала ему в лицо:
- А не пошел бы ты нахер с такими заявлениями, а? Я не твоя, нахрен, собственность!
Потом же она частенько прокручивала эти и многие другие слова в голове. Он имел столько возможности закончить это, если бы она нахрен ему не сдалась. Сексист такого уровня, как Нэр, не стал бы задерживаться рядом с бабой, которая настолько затрахала ему мозг, что он готов уже был сбежать.
Самомнение у Шеппарда находилось где-то рядом с Драконовым, и самоуважение у него протекало оттуда же. Нет, если баба не устраивала Нэра по всем параметрам, он точно не стал бы с ней мутить. Причем столько месяцев!
Нора Цюрик чувствовала себя полнейшей дурой. Но держалась за эти слова. В моменты, когда ей казалось, что все совсем плохо, она могла часами повторять их про себя. И продолжать эти болезненные отношения ради хороших моментов.
Но существовала одна очень большая проблема, которая с каждым месяцем ощущалась все острее.
Слова Нэра.
Если раньше Нора отшучивалась, раздражалась, злилась, выходила из себя, если раньше слова Шеппарда были направлены просто на весь женский род как таковой, то теперь... Теперь ей казалось, что каждым своим словом он старается задеть лично ее.