Он не мог не признать, что переживал за обоих. Их разрыв существенно сказался и на них самих, и на атмосфере, царящей внутри их маленького коллектива.
И Ян честно не знал, к чему это может привести.
Пока не наступил один понедельник. Собственно, он мало отличался от прочих понедельников. Все было точно также за исключением одной маленькой детали. Которую Нэр после тягостного молчания решился озвучить только через час.
- А где Цюрик? – спросил он так, словно изо всех сил старался показать, что ему это не интересно. Или ему и правда было не интересно, и он спросил это только из вежливости? Ян существенно затруднился с ответом.
- Она взяла больничный на неделю, – пожал он плечами, – и она...
- Ясно.
Это прозвучало слишком зло и отрывисто, от чего Ян чуть лишь удивленно сморгнул и решил от греха подальше помалкивать. А вот Нэр, как он заметил, пришел в очень странное состояние.
Все время до обеда он казался очень взбудораженным, мешал зелье даже чуть энергичнее, чем обычно, на Лайтмера не смотрел, явно пребывая в себе, а на обед вылетел чуть ли не раньше самого Яна.
Во второй половине рабочего дня Нэр находился в том же состоянии, чем Яна очень интриговал.
Но больше всего он удивил Лайтмера, когда тот, закончив убирать рабочий инструмент, сказал:
- Я сейчас уже уйду, потому мне надо завернуть к Но...
- Тебе. Никуда. Не. Надо, – произнес Нэр так, что чуть ли не припечатал Яна к разделочному столу, а затем и Лайтмер оказался свидетелем той самой быстрейшей телепортации, от которой разве что искры не летали.
Его не зря считали умным мальчиком. Как всякий умный мальчик, Ян Лайтмер очень быстро сообразил, что к чему. И когда он сообразил, то залип в одну точку и очень тяжело выдохнул.
И Дракону понятно было, куда направился Нэр. Правда, Яну было интересно, как быстро его выпрут обратно. И выпрут ли вообще.
И потребуется ли в таком случае его участие? На самом деле заскочить к Норе Ян решил по собственной инициативе, потому что сильно за нее беспокоился. Если она взяла себе аж целую неделю, то... Ее действительно могло серьезно свалить.
Но теперь и без него нашлись желающие. Минут пять Ян сосредоточенно размышлял, что же ему делать. И наконец пришел к выводу, что в любом случае, если ей правда потребуется его, Яна, помощь, Нора посигналит. А так он только рискует напороться на двух людей, выясняющих отношения.
В любом случае он сможет завтра узнать все у Нэра лично.
Но на следующий день Яна Лайтмера ждал очень большой сюрприз. Оказывается, Нэр Шеппард взял отгул на неделю за свой счет. И пока Ян переваривал эту новость, его губы расползлись в кривой усмешке.
Закатив глаза, Лайтмер барабанил костяшками пальцев по столу и чувствовал очень знакомое раздражение, которое так часто возникало у Норы, когда Нэр доводил ее своими комментариями.
Этот цирк нравился ему все меньше. И он с очень большим интересом стал ожидать, когда же эти двое снова заявятся на работу. Потому что желание выписать им обоих хороших тумаков зрело в нем все сильнее.
Три недели – такова была цена вопроса. Три чертовых, гребаных недели. Целых три недели, которые она смогла продержаться почти молодцом.
Нора Цюрик считали дни, как считает шаги уставший путник, когда до цели осталось еще чуть-чуть.
Еще одна неделя пролетела. Неделя, в которых содержалось семь дней. Целых семь дней, за которые она не сорвалась и не видела Нэра Шеппарда. Он по-прежнему был слепым пятном для нее, и у Норы не возникло ни малейшего желания побежать к нему. Если бы он позвал.
Пошла бы она? “Да”, – кричали все мыслимые и немыслимые чувства. “Нет”, – кричали они же.
Случай с Нэром Шеппардом был не тем же самым, что случай с Саймоном Мелларком.
Во-первых, она еще не настолько (уже на этом бы закатить глаза) была влюблена в Нэра. Во-вторых, она еще не настолько скатилась, чтобы не уважать себя.
Нора с большим усилием воли и ценой собственных выжженных нервов заставляла себя каждый день, каждую секунду помнить о том, что наступать на вторые грабли – совершенно не в ее интересах. Она не собиралась стелиться перед очередным мудаком.
Окей, она поиграла сама с собой в опасную игру. Знала, что не надо, но теперь же расплачивалась. Думала, что окажется какой-то особенной, сможет выдержить, переиграть этого чертового женоненавистника. Не получилось, с кем не бывает.
О мудаков девушки обжигаются сотни и сотни раз. Главное, не отдать этим самым мудакам себя в пожизненное рабство.
Нора Цюрик слишком уважала себя, чтобы терпеть вот такое отношение. Она и так довольно долго позволяла этому всему... Вообще продвигаться.
Впрочем, утешала она себя, все могло закончиться гораздо хуже. Этот тип мог заделать ей ребенка, отменив противозачаточное заклинание. По какой причине? Да мало ли, что могло народиться у этого законченного сексиста в голове. Тогда бы она, конечно, сделала аборт, но все равно. А так... Что она потеряла? Ничего. Работа у нее есть, квартира тоже.
Нервы ни к черту, сердце тоже – но с кем не бывает, подлечится. С кем не бывает. У всех когда-нибудь да заканчиваются отношения. И хорошо – в очень редких случаях.
Так Нора Цюрик успокаивала себя каждый день. Подолгу и методично, в отдельных случаях (раз через два) вбрасывая в себя успокоительные зелья.
После них и думалось, и жилось как-то значительно проще. Шеппард не замечался куда легче. А день к концу подходил быстрее. Вот уже и целых три недели.
Еще одна, и она протянет уже месяц. Кое-как, с переменным успехом, но протянет. Целый-целый месяц.
Она отлично прятала внутри свою боль, каждый день – заново, закупоривала надежно, как самую большую бутыль, улыбалась действительно искренне и смотрела сквозь Нэра Шеппарда. Разговаривала с Яном, разговаривала с тем же Нэром Шеппардом и смотрела сквозь него.
Она старательно, умело запирала внутри все свои нервы и переживания. И, очевидно, именно это и подкосило ее.
Именно расшатанные нервы заставили Нору Цюрик свалиться без сил в ночь с воскресенья на понедельник. Так свалиться, что она с большим трудом смогла позвонить на работу и сказать, что не явится.
Обычно все эти простуды сбивали ее с ног не так сильно. Но, похоже, состояние, в которое она погрузила себя сама, успокоительные зелья и неспокойная душа подарили ей восхитительнейший откат.
И целый день, порываясь встать с кровати, она смогла это сделать всего лишь один раз. А потом пришли несколько (она не знала, сколько именно) часов забытья, в какой-то из них – Нора точно помнила свои действия – она написала Яну (а, это было еще с утра), что ей очень-очень хреново. Просто чтобы он не беспокоился. Она не просила прямо, но слишком хорошо его знала: наверняка Ян примчится к ней после работы. Просто так, потому что друг из него отвратительно хороший.
И, если честно, как признала Нора чуть позже с невероятным усилием, в этот раз ей действительно очень нужна помощь. Сама она, к сожалению, не справится.
О том, чтобы подняться (даже просто, черта с два, подняться!) речи даже и не шло. А уж о том, чтобы дойти до шкафа с ингредиентами, подготовить место, а затем сварить это гребаное зелье... Только при одной мысли об этом у Норы Цюрик еще больше подкашивались ноги и кружилась голова, ей казалось, что она проваливается все ниже своей кровати и вот-вот непременно ударится о жесткий пол.
Она вскрикивала, когда ее как будто качало на волнах и уносило вниз, металась по кровати и почти, пожалуй, плакала от собственного бессилия.
В эти минуты, свободные от забытья, Нора Цюрик как никогда раньше ощущала пустоту собственной квартиры. Пустоту собственной жизни. Железная, несгибаемая, но сейчас она свалилась без сил и находилась одна, и не было никого, кто примчался бы к ней просто так, потому что...
Ян, Ян не в счет, он был... Нора даже не знала, как это назвать, самим собой разумеющимся, чем-то естественным, отсутствие которого она сейчас очень хорошо ощущала. И чувствовала себя будто бы... Будто бы она была должна ему. За то, что он придет. Если придет. Потому что с каждым часом (она действительно не наблюдала времени) Норе Цюрик казалось, что она придумала это себе сама. Что он придет и все такое. Просто она так привыкла к этому и, наверное, только сейчас по-настоящему заметила, что Яна в ее жизни больше-то и нет.