– Внимание! – предостерег Микас.
На ящик опустился голубь. Спрыгнул наземь. Залез под ящик. Клюнул…
Джим потянул за веревку. Есть!
Все бросились к ловушке. И тут они увидели воробья, который пытался спастись, но не успел, и ящик всей тяжестью придавил ему крыло.
С криком «воробышка мне, воробышка мне» Расяле осторожно освободила птичку и, взяв в ладони, стала успокаивать и ласково уговаривать ее. Джим, приказав всем глядеть в оба, приподнял ящик и достал голубя – сизого, в белых крапинках.
– Во какой! – похвастал он, почему-то перевернув голубя так, что все увидели его удивительно розовые лапки.
– Налопался… – Микас пощупал зоб голубя. – Вот паразит! Курица хоть яйца несет, петух кукарекает…
– Зато какой красавец! – заступилась за птицу Януте. – Не сравнить с курицей.
– У нас в городе эти красавцы все карнизы запачкали, – сказал Джим, рассматривая маленькую точеную головку птицы.
– Сейчас мы тебе покажем «кор-р-ми, кор-р-рми…» – погрозил Микас и потряс голубя за клюв. – Будешь знать, как побираться!
– Так он ведь не побирается, – возразила Расяле. Она все возилось с воробышком. – Голубь – это птица мира…
Она в последний раз прижала воробья к щеке, поцеловала и отпустила.
– Кхм… мира… А дерутся они как? – вспомнил Гедрюс. – У этого тоже макушка общипана.
Тремя голосами против двух (мальчики против девочек) было решено отдать голубя лисятам. Все – даже Расяле с Януте – помчались на сеновал и столпились у клетки.
– У кого слабые нервы, можете не смотреть, – объявил Джим. – Любителям гномов и воробьев советую удалиться.
Но уйти не захотел никто.
– Открывай! – скомандовал Джим Разбойнику. Микас вытащил щепочку, приоткрыл дверцу, а Джим мигом затолкал голубя в клетку.
– Не заслоняйте, ребята! – попросил Гедрюс. – Давайте издали смотреть!
Но Джим с Микасом и не думали отходить от дверцы. Только когда Джим пошел за прутиком, чтоб подтолкнуть голубя, Гедрюс увидел, что лисята по-прежнему лежат в глубине. Один ощерился, встопорщил шерсть и рычит, а другого не видно – голубь заслоняет,
– Трус! – обругал голубя Разбойник. – Ну, чего топчешься… Шагай дальше!..
– Что они там делают? Я ничего не вижу! – жаловалась Расяле.
– Эй, Джим, еще не нанюхался? Отодвинь свой нос! – Януте знала, как разговаривать с братом. Джим сразу повиновался, только проворчал:
– Вот растяпа!
– Давайте отойдем, – сказал Микас. – Может, лисята нас боятся.
– Ничего не выйдет, – объяснил Гедрюс. – Лисица сперва свернет птице шею, потом ее зароет да еще, может, и ощиплет – и только тогда лисятам несет…
– Что же будем делать, ребята? – пригорюнился Разбойник.
– Свернем шею, а Дженни с Расяле пускай ощиплют! – сказал Джим.
– Тебя бы ощипать! – возмутилась Расяле. – Пошли домой, Гедрюс. Я-то щипать не буду.
– Ну и отваливайте! Обойдемся без вас, – разозлился Микас, мгновенно забыв про дружбу.
– Сделаем лук и постреляем. Проголодаются лисята, и сами ощиплют, – поддержал его Джим, не обращая больше внимания на Расяле и Гедрюса.
Они решили подержать голубя в клетке до утра – авось ночью, лисята станут смелее…
– Пойдем, Гедрюс, – повторила Расяле. – Поймали зверюшек и мучают. Да еще задаются.
– Попробуйте и вы поймать! – откликнулся Микас.
– Кишка тонка! – бросил Джим затасканную поговорку.
Зато Януте проводила их до калитки и сказала:
– Не слушайте вы их. Приходите завтра. Мы отдельно поиграем.
Гедрюс закивал и на радостях поддел ногой старую корзину, валявшуюся у плетня. А Расяле сдержалась и не обернулась – пускай все видят, что она рассердилась не на шутку.
До самой опушки леса они молчали. Если проронит один слово, то другой вроде и не слышит.
«Вот уже кончаются каникулы, – думал Гедрюс, – а приключений нет как нет… Джиму живется вольготно – все лето лодыря гоняет, как настоящий ковбой – ни ругать, ни к работе приставить его некому. И Микасу хорошо с таким бойким языкастым братцем. Сколько всяких историй Разбойник в школе нарасскажет, сколько про своих лисят наплетет!
А когда учительница попросит описать каникулы, Гедрюсу ну просто нечего будет сказать – разве что про сома. (Гедрюс, правда, думал, это – налим, но папа убедил его, что это самый что ни на есть сом…) А в остальном – полол грядки да сгребал сено, помогал маме да помогал папе… Раза два тетушка Алдуте с детьми приезжала – вот и все.
Рассказал бы про гномов – да все равно не поверят. А Микас – пожалуйте, мол, все в живой уголок, полюбуйтесь на лисят… И Гедрюс вздохнул, да так, что Расяле удивленно спросила:
– Что с тобой? Ты что вздыхаешь?
– Ничего. Просто так… Не знаешь, Расяле, где сейчас наши гномы?
– В лесу трудятся. Я тут подосиновик нашла – красный-красный, наверно, только покрасили.
– Давненько они нам не показываются… – снова вздохнул Гедрюс.
– Может, потому, что мы нехорошие? Я такая злая стала, ну просто злюка! Даже зло берет…
– А почему?
– А потому! Ничего мне не покупают! Ни формы, ни пор-р-феля…
– А ты бы гномов разыскала. Тебе же грустно будет дома сидеть, когда я в школу пойду.
– Может, и я уже с ними играть не буду…
– А с кем ты будешь играть?
– Не знаю… Может, заболею… Хорошо бы опять в больницу!..
Они вспомнили про доктора Альсейку, потом про дедушку – поговорили, как давным-давно не разговаривали, и им стало веселей.
На тропинке, которая извивалась по берегу озера, Расяле вдруг прислушалась.
– Дятел! – сказал Гедрюс.
– Послушай! – шепнула Расяле. – Гномы поют!.. Слышишь?
Стук да стук! То дятел лихо
Все стучит то там, то тут.
А дятлята и дятлиха
Червяка на завтрак ждут.
– Теперь и я слышу… – сказал Гедрюс, хотя слышать никак не мог, потому что в голове у него ворочалась только одна мысль: «Надо бы хоть парочку гномов поймать и запереть в какой-нибудь коробке. Вот это будет добыча! хотите полюбоваться – вот вам мои очки. Не каждому буду показывать, разумеется… Джим пускай своими лисятами любуется. А вот Януте…»
– Они, наверно, подосиновики красят! – обрадовалась Расяле. – Давай завтра сюда с корзиной придем, ладно?
Но Гедрюс ничего не слышал. Даже под ноги не смотрел и больно ушиб палец. Все думал про гномов, и наконец, придумал: проще всего поймать их сачком, который привезла Януте, чтоб ловить бабочек. Завтра же он сходит к ней и попросит на денек-другой…
КАК СКОРЕЕ ВЫРАСТИ
Расяле смотрела на дымящуюся кашу со шкварками и, засунув ложку в рот, раздумывала.
– Почему ты не ешь, Расяле? – спросила мама.
Та вздохнула и стукнула ложкой по столу:
– И я пойду в школу, вот!
– Когда? Зачем? – не понял папа.
– В школу!.. Читать буду, писать. Гедрюс пойдет, и я с ним.
– Ты еще маленькая, Расяле. Еще годик побегай на воле, поиграй.
– А с кем? Гедрюс уходит, все уходят… И Януте вот тоже в школу пойдет. Говорила, и пор-р-фель у нее есть, и форма.
Она хотела что-то добавить, но почувствовала: еще одно слово скажет и расплачется.
– Януте же старше тебя. У нее уже и зуб выпал.
– А я зато толще! – воскликнула Расяле и разревелась,
– Толще, но глупее, – сердито сказал папа. Он не любил слез, особенно за столом.
Расяле прикусила губу, слезла со стула и выбежала во двор. Огляделась сквозь слезы: кому бы пожаловаться. Увидела Кудлатика, который вылез из конуры, потянулся и завилял хвостом. Без слов, но всеми доступными собаке способами он ластился к Расяле и уверял ее: кто-кто, а я тебе верный друг, всегда готов утешить и развеселить.
Пока они беседовали, пришла мама и принесла Кудлатику остывшую кашу.
– Если не будешь есть, никогда не вырастешь! – сказала она Расяле. – Сходи, вымой ноги, и спать. Завтра все обсудим.
Расяле легла, но еще долго вздыхала и дергала свой зуб. Зря, конечно, отказалась она от каши: теперь ужасно хотелось чего-нибудь пожевать, а проголодавшись, Расяле всегда чувствовала себя какой-то маленькой.
«С завтрашнего утра, – решила она, – буду есть все, что дадут, и еще немножко. Возьму сушеный сыр и буду его грызть, чтобы зубы побыстрей выпали».