– Спасите! – крикнул он и закашлялся. – Спасите! – и снова бросился в избу. Он вспомнил, что в шкафу вся хорошая одежда и папины документы. Но жара была такая страшная и так много дыму, что он успел только стащить с плечиков папин костюм да прихватить две подушки с кровати.
За домом он услышал голоса, топот и, немного осмелев, опять кинулся в дверь. «Где же Расяле? Где Расяле?»
А та с перепугу даже плакать перестала, забилась в самый угол под кроватью. Но и тут стало жарко, едкий дым разъедал горло.
– Я тут! Я тут! – захрипела она, увидев, что в дыму мелькают башмаки Гедрюса.
Но неподалеку уже гудел огонь, и Гедрюс ничего не расслышал.
Теперь в третий раз он успел обежать комнаты и все звал сестру, но она не отзывалась. Вдруг он; услышал крик в горнице, в которой уже пылало, как в печи. Гедрюс минуту колебался, испугавшись пламени, пожиравшего все подряд, потом схватил с крюка папин плащ, набросил на голову и нырнул в эту страшную печку.
Расяле лежала ничком у порога и не двигалась. Гедрюс попытался поднять ее и упал сам. От едкого дыма першило в горле. Он уже не дышал, только кашлял и задыхался. В висках стучали какие-то молоточки, и казалось, все тело горит.
– Где дети? Где мои дети?! – услышал он испуганный крик отца и из последних сил перетащил Расяле через порог в кухню. Соседи с криками разбивали окна и лили воду.
Еще шаг, еще дальше от пламени – и обоих подняли сильные руки отца.
На воздухе Расяле очнулась. У нее болела обожженная нога, а Гедрюс никак не мог открыть глаз. Ему все казалось, что он горит, что все еще тлеет на нем одежда, и он звал и звал сестру.
– Я здесь, Гедрюкас, я здесь, – отвечала Расяле и гладила его, пока брат не успокоился.
Приехали пожарные, а вслед за ними – скорая помощь. Врач перевязал детей и увез в больницу.
На следующий день в больницу пришла мама. Она рассказала, что от дома остался только чулан, дедушкина комната и половина кухни. Все пахнет дымом, а обгоревшая половина выглядит так страшно, что даже куры обходят ее стороной. Обгорела изгородь, пожухли тюльпаны, почернел куст сирени, а трава вокруг избы черная от сажи.
– Это все ничего, – сказала мама. – Дом у нас будет новый, мы с Расяле новые цветы посадим – только бы Гедрюс не ослеп. Только бы глазоньки уцелели!
– Поправится, будет видеть, – успокаивал доктор. – А если останется шрам, такой шрам – как медаль. Человека спас, а не дрался!
В палате еще лежал Витукас – ровесник Гедрюса, со сломанной ногой. Поначалу он стеснялся рассказывать о том, что с ним приключилось, но потом признался: они с ребятами соревновались, кто из них смелее, кто перебежит улицу перед самой машиной. Моросил дождик, делать было нечего, вот и придумал со скуки…
Его нога была закутана и поднята на странных приспособлениях выше изножья кровати. А для того чтобы она не стала короче, к пятке привязали гирю. Витукас не мог ни сесть, не перевернуться на бок. Но Расяле сказала, что Гедрюсу еще хуже: ворочаться-то он может, зато ничего не видит сквозь свои бинты.
Она сама на третий день уже бегала по палате и могла ехать домой, но Гедрюс очень просил, чтобы она побыла с ним еще хоть денька два. Расяле, конечно, согласилась, и доктор разрешил.
Расяле знала один секрет доктора – он просил никому его не выдавать. Из кармашка его халата торчал волшебный цветок, все больные спрашивали, почему он все не вянет. А Расяле видела, как доктор взял крохотную ампулу, пустил туда шприцем воды и вставил стебелек. Анютины глазки стояли в воде, а доктор улыбался и никому ничего не говорил. Вообще-то он любил поговорить, знал множество разных историй, и Расяле умела его упросить, чтобы он подольше посидел у них в палате и еще о чем-нибудь рассказал.
– Дядя доктор, – спросила она однажды, – а как вас зовут?
– Я – дядя доктор Напалис Альсейка, – ответил он. – Если не веришь, можешь за бороду подергать…
Расяле осторожно потрогала его бороду и опять спросила:
– Дядя доктор, а вы кто – больше дядя или больше доктор?
– А как бы ты хотела?
– Я бы хотела… Я бы хотела, чтобы ты нам сказку рассказал. – И поправилась: – Чтобы вы рассказали.
Доктор Напалис Альсейка вздохнул:
– Что поделаешь! Только вы внимательно слушайте. Я девять раз выдумаю, один – правду скажу. А вы сами угадайте, где и что я выдумал.
– Ты тоже слушай! – прошептала Расяле. Она была уверена, что ее крохотный дружок прячется неподалеку. Сама она, закутавшись в халатик, села поближе к доктору.
– Однажды человек сеял на холме гречиху, ячмень и коноплю, – начал доктор. – Сеял и думал: «Уродится гречиха – каши поем, уродится ячмень – похлебки вдоволь. А вырастет одна конопля – совью плеть и пойду побираться, будет чем собак по хвостам стегать…»
Сеет-сеет и видит – его посевы вороны клюют. Схватил с дороги камешек – кыш! – запустил в них, вороны улетели. А камешек упал на мягкую теплую пашню и стал расти. Рос, рос и вырос в большой, голубоватый камень в белых крапинках.
– Камни не растут! Выдумка! – не вытерпел Витукас.
– Сам ты не растешь! – воскликнула Расяле. – Под машину полез, и тут лезешь… Молчи и слушай.
– Год был засушливый, – рассказывал доктор, – и не уродились у человека ни гречиха, ни ячмень. А конопли даже на плеть не хватило. Приуныл бедняга, глядит – а в поле камень с хорошую копну. Осень была, иней – камень дрожит, зуб на зуб не попадает… Видит камень, что человек идет в тулупе нараспашку, и говорит ему: «Накинь-ка на меня, человече, тулуп, я тебе сторицей отплачу!»
«Как же ты отплатишь, коли сам гол, что камень, да еще на моей земле разлегся?»
«Укрой меня тулупом, чтобы я зимой не замерз, а весной, как снега сойдут, поднимешь меня и найдешь подо мной червя. На этого червя поймаешь в озере рыбу, а в брюхе у рыбы найдешь брильянт – с горошину величиной. Продашь его и купишь все, что твоей душе угодно. Пироги есть будешь, пиво пить, мед с бороды слизывать».
Поверил человек, накинул на камень тулуп, а сам пришел домой, лег на печь и заснул. Спал, спал, пока поля не побелели от снега. Открыл один глаз, посмотрел, перевернулся и опять храпит, аж стекла дрожат. Так и проспал человек всю зиму, словно медведь. А как снег сошел – проснулся, пошел камень поднимать. Камень-то теплый, вспотел под тулупом и еще больше вырос. Толкает человек камень, толкает – никак не сдвинет.
«Давай, давай! – кричит ему камень. – А ну навались!»
Поднатужился человек, ногами уперся, чуть приподнял камень, но тот – бац, – и еще ногу ему придавил. «Тут нужен лом, – подумал человек, – иначе не поднимешь».
Пока домой за ломом сходил, пока свою ногу вызволил, червяк взял да и ушел глубоко в землю.
«Эй! Теперь что делать? – спрашивает человек и тормошит камень. – Червяк-то в землю зарылся!»
«Копай, – говорит камень, – копай, пока не докопаешься».
Человек копал-копал, рыл-рыл и выкопал колодец. В колодец вода набежала, а червяка нет как нет. Рассердился человек, давай пинать камень ногами:
«Где червяк? Где рыба? Где драгоценный камень? Где мои пироги с медом?»
Пинал камень, пока башмаки свои деревянные не разбил. Сел на камень и заплакал.
«Вычерпай колодец, и будет так, как я сказал», – сжалился камень. Ему хорошо было в тулупе, он и ударов не почувствовал.
Человек опять послушался. Поставил журавль, начал воду черпать. Черпает – выливает, черпает – выливает, и все на поле. Вытер пот, огляделся – а все поле зеленое! И прошлогодняя гречиха поднялась, и ячмень. А конопля – словно елки в лесу.
«Что ж, это хорошо», – подумал человек, поплевал на ладони и снова скрипит журавлем. Черпает и не видит, что уже зацвела гречиха, пахнет. Цветы на ней – что твой кочан, пчелы мед ведрами таскают… Натаскали один улей, второй, третьего не нашли, лепят соты в амбаре, а мед и оттуда через порог течет.
Ячмень – куда там косой! – топором рубить пришлось. А когда стала конопля осыпаться, страшно было и подойти – еще семя голову проломит. А человек прибежит домой, второпях меду поест, ячменного пива напьется и давай снова воду черпать. Воды за день вроде убавится, а за ночь опять насочится. В конце концов потерял он терпение, отшвырнул бадью, навалился на камень и прямо с тулупом шмякнул его в колодец. А камень до того накалился за лето, что даже вода загорелась.