Замедленное падение… Тело опрокидывается, легкое, как перышко… Глаза не отрываются от глаз Эйфеля, несмотря на ночную тьму. А потом вода радушно расступается и принимает ее в свои манящие, ласковые людоедские объятия.
ГЛАВА 15
Париж, 1886
Вновь увидеть Адриенну. Эйфель исступленно думает об этом уже не первую неделю…
Стоит ему оторваться от своих чертежей, оставить в покое наброски трехсотметровой башни, которую он — из хвастовства! — подрядился возвести в городе, как перед ним встает ее образ. Ее сияющая улыбка, ее кошачьи глаза и это ее высокомерие — веселое, ироничное и презрительное. Какой была ее жизнь в прошедшие годы? Какая она теперь? Что с ней произошло? Где она познакомилась с Рестаком? По какой сумасшедшей случайности они наконец встретились, — встретились, связанные каждый узами своего брака? Гюстав не хочет этого знать. Лучше бы их жизненные пути никогда не пересекались, пора запрятать свои воспоминания в самый дальний угол памяти. Выбросить из головы ее имя, целиком, до единой буквы. И все же…
И все же зачем он так часто приходит в парк Монсо, к которому всегда относился с подчеркнутым пренебрежением?!
— Это зверинец богатеев! — повторял он; ему куда больше нравится демократичная атмосфера Монсури или Бютт-Шомон.
Квартал Плен-Монсо слишком явно кичится своим богатством, и Гюстав относится к нему скептически. По правде говоря, в этом есть некоторая доля лицемерия: в Дижоне родители воспитывали его отнюдь не в нищете, они были вполне преуспевающими буржуа; да и сам он живет в комфорте, ни в чем не уступая этим чванливым семействам, гуляющим по аллеям парка. Няни-англичанки напоминают тех, что возили в колясочках сперва Клер, затем Эглантину и Альбера… И нынешние элегантные, слегка чопорные пары так похожи на юных супругов Эйфель, которые некогда прохаживались под ручку, тогда еще бездетные, по этим аллейкам. При воспоминании о Маргарите у Гюстава сжимается сердце. Будь она жива, она бы его защитила. Напомнила бы о его обязанностях, о его принципах. Увы, теперь он старик, утомленный жизнью; он чувствует себя неприкаянным. С кем он может поговорить по душам?! Компаньон его, конечно, не поймет. Клер? — Нет, она слишком молода. И уж, конечно, не Рестак, — это было бы полным безумием. И «поэт металла» печально бродит под деревьями, то и дело с бьющимся сердцем присаживаясь на скамейки, словно усталый пилигрим, все еще лелеющий надежду на чудо.
Вот он, их дом, прямо перед ним. Один из роскошных особняков, окружающих парк Монсо. Эйфель знал, что Рестак богат, но поселиться в самом роскошном квартале Парижа… — такое даже представить себе трудно! Он сразу понял, что супруги живут не просто в квартире: вот уже три недели, как он приходит сюда, и часто видит их за окнами дома, то в бельэтаже, то наверху, где живут слуги. Иногда Антуан распахивает окно и выглядывает на улицу. А иногда и она, опершись на оконную раму, задергивает портьеры, все теми же изящными движениями, все с той же странной, небрежной грацией.
— Похоже, я околдован…
Гюстав произнес это вслух, и сухонькая пожилая дама, которая сидит на другом конце скамейки и бросает крошки голубям, изумленно оглядывает его.
И тут перед ним возникает тень.
— Дружище, что ты делаешь в нашем квартале?
Гюстав вздрагивает: ну, конечно, этого следовало ожидать. Нечего было разыгрывать шпиона — вот он и попался в собственные сети. Однако в удивленном вопросе Рестака звучит искренняя радость:
— Надо же, не виделись целых тридцать лет, а сейчас встречаемся на каждом шагу!
— Да я… я сижу взаперти почти все время. Вот и решил, что будет полезно прогуляться.
Сконфуженный Гюстав встает и протягивает руку старому товарищу. Но Рестак горячо обнимает его.
— Знаешь, я как раз здесь и живу! — объявляет он, указав на особняк, за которым его друг следит уже три недели.
Вот дурацкая ситуация! Эйфель чувствует себя ребенком, пойманным на шалости. А ведь куда проще было бы послать супругам Рестак карточку с приглашением. Он не видел Антуана с того самого ужина у Локруа, хотя именно журналист не пожалел сил, чтобы заставить газеты трубить о «проекте Эйфеля». И это вполне понятно: такая благодатная тема — «Трехсотметровая башня Эйфеля» — способна восхитить публику куда скорее, чем забастовки в каком-нибудь Деказвиле[28] или декларации Буланже, нового военного министра.