Новое восхищенное молчание, которое наконец прерывает один из советников:
— Простите мой каверзный вопрос, но если вы монтируете опоры раздельно, то есть ли гарантия, что башня будет стоять строго вертикально?
Эйфель скрывает недовольную гримасу. Действительно, вопрос коварный! Это, вероятно, Буглаш, бывший архитектор и единственный член совета, открыто ратующий за проект его конкурента Бурде, который спланировал огромную гранитную башню.
В ответ Эйфель невозмутимо указывает на трубу под одной из опор макета.
— Каждая из четырех опор имеет внизу, под собой, провизорный гидравлический домкрат, и каждое наклонное стропило опирается на поршневой контрфорс.
Одиннадцать советников снова совершенно растеряны, и только Буглаш понимает доводы инженера.
— Эти контрфорсы управляются снизу, — продолжает Эйфель, пуская в ход ручной насос, выкачивающий воду из шахты, — а сверху туда добавляют песок.
Эйфель вытаскивает пробочку из пробирки, оттуда сыплется мелкий песок, и опора принимает нужный уклон.
Советники дружно испускают восторженный вздох.
— Таким образом мы регулируем горизонтальное и вертикальное положение башни, как и уровень воды.
Эйфель ликует: он заметил удовлетворение на лице Буглаша. Тот говорит уже вполне доброжелательно:
— Браво, Эйфель, у вас на всё есть ответ.
Эйфель, на миг обернувшись к друзьям и родным, которые восхищенно следят за этой сценой, оглаживает плавно изогнутую грань макета, как гладят лошадь после демонстрации искусной вольтижировки.
— Жизнь научила меня остерегаться сюрпризов…
ГЛАВА 20
Бордо, 1860
Влюбленные глядели в окно, упираясь подбородками в подоконник, словно два щенка. Перед ними простирались крыши Бордо, черепичные крыши прелестного ярко-красного цвета. Солнце ласкало их лица, еще не остывшие после объятий. Веял легкий ветерок, ласковый, словно любовный поцелуй.
— Боже, как хорошо! — промолвила Адриенна, томно вздохнув и прикрыв глаза.
Гюстав, не мигая, дерзко смотрел прямо на солнце. Когда-нибудь он построит такую лестницу, чтобы подняться к нему! Пока рядом с ним Адриенна, он готов на любой подвиг. Эта девушка разрушила все преграды, помогла ему взглянуть на мир совсем иначе — более осмысленно, более зорко, а главное, с той пламенной энергией, которая, что ни день, переполняла его при одном только ее появлении. Как он мог прожить двадцать семь лет, не зная ее? Иногда этот вопрос заставлял Гюстава сомневаться в собственном прошлом. Словно годы, что предшествовали их встрече, прошли впустую, да и были ли они? Когда он говорил об этом Адриенне, она весело хохотала, но остерегалась признаться, что чувствует ровно то же самое. Есть вещи, которых не выразишь словами, — о них говорят только глаза, только тело. И от такого диалога они никогда не уставали…
— Все-таки здесь лучше, чем в твоей хижине на стройке…
Гюстав ощутил мгновенную ностальгию, словно уже тосковал по первым часам их любви. Неужто райская невинность тех первых объятий осталась в прошлом? Нет, напротив; но магия той первой ночи — спасение от гибели в реке, жар печки и два тела, познающие друг друга, — такое случается лишь раз в жизни.
— А мне было бы приятно заглянуть туда, — ответил Гюстав, провожая взглядом голубя, который влетал в окошко часовни, стоявшей в нескольких улицах от его дома.
Адриенна распрямилась, словно отпущенная пружина, с размаху упала на широкую кровать, и ее сорочка задралась до самых бедер.
— Нет уж, я предпочитаю тонуть в этой постели!
Гюстав сделал шаг к кровати, но она вскочила и демонстративно одернула сорочку.
— Я проголодалась! — объявила она и подошла к шкафу у двери единственной комнаты Гюстава.
Гюстав растроганно смотрел, как она там роется, — он предпочел бы снова заключить ее в объятия.
Адриенна взмахнула коробкой бисквитов.
— У тебя больше ничего нет?
— Увы!
Пожав плечами, Адриенна открыла коробку и начала жадно, как голодная школьница, одно за другим уничтожать печенья.
— Ну и аппетит у тебя!
— Я же сказала, что проголодалась, — и она, не переставая жевать, с полным ртом уселась на кровать.
Гюстав погладил ее тыльной стороной руки по набитым щекам. Кожа ее была нежной, как персик.
— Вкусное печенье?
— Вовсе нет, — со смехом ответила она, роняя крошки на простыню.
Гюстав смахнул их с постели и уселся, поджав под себя ноги, напротив нее.