Публика придвигается к эстраде, а эти господа усаживаются на складные стулья, свысока глядя вниз, на зрителей. Эйфель, увлекаемый толпой, оказался в передних рядах, почти под сценой. И вдруг его овеяло тонким ароматом духов и чей-то голос шепнул:
— Все будет хорошо.
Инженер ощущает близость Адриенны: их плечи, их бедра соприкасаются. Он находит глазами Антуана: тот стоит поодаль, у колонны, и что-то пишет в блокноте. Затем поднимает голову и ободряюще подмигивает старому товарищу. Его поддержка слегка успокаивает Гюстава. Да, все еще может рухнуть, но в теплых лучах доброжелательности Адриенны его страхи тают. Он чувствует себя защищенным.
Наконец, входит последний член жюри — председатель.
Гюстав узнаёт пышные усы министра Локруа. Локруа с удовлетворением озирает толпу — политические деятели живут лишь отражением известности, читаемой на лицах публики, — и его взгляд лишь на долю секунды, не задержавшись, остановился на лице Эйфеля и скользнул дальше.
— Дамы и господа, — начинает министр торговли, громко откашлявшись.
Эйфель ощущает растущее напряжение. Почему министр не улыбнулся ему? Дурной знак? Да и заметил ли его Локруа?
Почувствовав его смятение, Адриенна прижимается к нему теснее. Ее близость обжигает Гюстава. Их руки соприкасаются. Гюставу чудится, что он летит в пропасть.
— Девятью голосами против трех, — продолжает Локруа, — жюри поддержало проект… — министр делает безжалостную паузу, и по залу пробегает нервный смешок. Гюстав Эйфель бледен, как смерть.
— …проект трехсотметровой башни, выдвинутый «Предприятием Эйфеля».
Дождь роз. Ливень фиалок. Облако ликования заволакивает зал, город, умы. Внезапно все становится простым и понятным, как в детской игре.
Зал дружно выдыхает, и это ясно свидетельствует о том, кто был фаворитом публики. Клер бросается на шею к Адольфу Саллю, который до сих пор скромно стоял в сторонке. Компаньон пляшет, как сумасшедший, схватив за руки троих ребятишек, забывших о своем оранжаде.
А потом — этот взгляд. Взгляд, который они уже и не надеялись устремить друг на друга. Заговорщический, влюбленный, проникновенный. Несмотря на пролетевшие годы, несмотря на боль разлуки, на разочарования и душевные раны, они сегодня здесь, вместе, рядом. Кто мог предсказать, что в день, когда Эйфель достигнет вершины своей карьеры, ему доведется разделить свое ликование с единственной женщиной, которая…
Он запрещает себе думать дальше. Да и слова излишни. Касание ее пальцев, сплетенных с его собственными, делает ненужными любые речи, любые клятвы. Адриенна сжимает его руку так, будто ничто в мире уже не сможет их разъединить.
Ничто… кроме одного взгляда.
Только одна пара глаз видит этот жест, внешне вполне невинный. И мир для Антуана рушится. Чего он не понял? Какая мелочь ускользнула от его острого взгляда? А ведь его ремесло в том и состоит, чтобы наблюдать, разгадывать; его статьи имеют успех именно благодаря этой безжалостной зоркости. И вот теперь, у него под носом… Нет, это невозможно! Ему почудилось, с ним сыграло жестокую шутку всеобщее ликование. Антуан де Рестак с трудом пробивается сквозь толпу и видит, что их руки все еще сплетены. И разжимаются лишь, когда Локруа спускается с эстрады.
— Эйфель! Я очень рад за вас!
— О, не больше, чем я, господин министр.
Локруа узнаёт Адриенну и целует ей руку.
— А где же ваш супруг? Без него успех Эйфеля был бы невозможен.
— Я здесь, Эдуард, — говорит подошедший Рестак, кланяясь министру со своей всегдашней непроницаемо-светской улыбкой. Антуан — порождение мира, где люди умеют скрывать свои чувства. Затем, даже не взглянув на Адриенну, он поворачивается к Гюставу и заключает его в объятия.
— Вот видишь, друг мой, я сдержал свое обещание…
Гюстав слишком опьянен своим триумфом, чтобы уловить иронию в этих словах.
— Спасибо тебе! — выдыхает он с искренней благодарностью.
А Рестаку кажется, что он обнимает змею.
ГЛАВА 22
Париж, 1886
— Эта победа по праву принадлежит вам! Только благодаря вам «Предприятие Эйфеля» произвело этот несравненный, доселе невиданный опыт!
Настал черед Гюстава выйти на эстраду и произнести речь перед публикой. Он любил такие моменты. Ему претили пустые болтуны, записные ораторы, но как же приятно читать на лицах прохожих восхищение и непонимание, когда они смотрят на его конструкции. Когда он построил виадук Гараби — металлическое кружево его арки предвосхитило будущую башню, — его спрашивал едва ли не каждый житель Рюина: