Адриенна вздрогнула, услышав его ответ. Почувствовав, как она напряглась, он сильнее прижимает её к себе. Рука его опускается с ее талии ниже, к бедрам; он ощущает растущий жар её тела…
— Гюстав, на нас смотрят.
Но Эйфелю это безразлично. Адриенна здесь, в его объятиях, живая как никогда, такая же юная, такая же настоящая, как прежде, в Бордо. Даже аромат духов всё тот же — смесь амбры и розы. А её кожа, такая нежная, едва тронутая временем, кажется, распускается, как цветок, ощутив прикосновение его пальцев. И, наконец, её дыхание, которое он распознал бы среди тысяч других, напоенное ароматом ежевики и малины. Да и все ее тело источает такой же соблазнительный фруктовый аромат. Гюстав чувствует, как в нем просыпается желание, от которого перехватывает дух и сводит тело. Его пальцы судорожно вцепляются в талию Адриенны, и та, вздрогнув, еле слышно умоляет:
— Давайте остановимся.
Она кладет руку ему на грудь, чтобы отстранить, но тем лишь распаляет его. Эйфель дрожит, как в лихорадке, у него трясутся губы. Теперь они смотрят друг на друга в упор, словно затеяли поединок. И не замечают, что Антуан вальсирует совсем рядом и следит за ними с ужасом и недоумением. То, что он видит, приводит его в полную растерянность: Адриенна, погладив Густава по груди, еще теснее приникает к нему.
Эта пара не сознаёт, что делает; им безразлично, как они выглядят со стороны. Однако никто из танцующих ничего не замечает. Почти никто — кроме Рестака. Остальные, опьяненные музыкой Вальдтейфеля, заняты собой, самозабвенно выписывая фигуры вальса.
Адриенна приходит в себя, лишь когда их задевает одна из танцующих пар.
— Может быть, поболтаем? — спрашивает она притворно светским тоном.
После минутной паузы Гюстав осведомляется с такой же светской улыбкой:
— Как здоровье ваших родителей?
Адриенна стискивает зубы.
— Не знаю. Я с ними больше не вижусь.
Густав прячет довольную усмешку. Он редко кого ненавидел так, как этих людей — весь круг их общения, всю их касту. И мысль о том, что Адриенна вырвалась из своей среды, приводит его в восторг.
Тут они наконец замечают Антуана, который, все еще вальсируя со своей дамой, через силу улыбается им.
— Ты его любишь?
Гюставу кажется, что Адриенна застыла в его объятиях. Ее лицо бесстрастно, но стоило Эйфелю сильнее обнять ее, как она содрогнулась всем телом, от живота до губ, словно от удара молнии.
— Ты дрожишь, — сказал Эйфель.
— Остановись!
Но они продолжают этот нескончаемый вальс, эту мучительную и сладкую пытку.
А когда зазвучали последние такты, когда танцующие ускорили темп, готовясь к финальному галопу, Эйфель нагнулся к Адриенне и бессвязно зашептал ей в ухо, стараясь, чтобы она расслышала его сквозь скрипичные пиццикато:
— Слушай… послушай меня… в Батиньоле есть одно заведение… «Акации»… его нетрудно найти. Приходи туда… когда захочешь… я буду тебя ждать…
Для Адриенны это уже чересчур.
— Довольно! — Не дождавшись заключительного аккорда оркестра, она вырвалась из объятий партнера так резко, что тот наверняка упал бы, если бы его не подхватил высокий господин с длинными светлыми усами, польщенный тем, что послужил опорой герою дня.
Музыка стихла, и пары разделились, обменявшись поклонами и комплиментами.
Эйфель низко склонился перед Адриенной, застывшей, точно статуя.
— Все кончено, Гюстав, — прошептала она. — Это нелепо, это бессмысленно. У меня своя жизнь, у меня муж. Оставь меня…
Она резко отвернулась и подошла к мужу, который поджидал ее с бокалом шампанского.
ГЛАВА 25
Париж, 1887
Министру страшновато. Он, конечно, молчит, но у него душа ушла в пятки, когда он начал спускаться по перекладинам в эту металлическую трубу. И чем ниже они его ведут, тем сильнее страх сжимает горло.
— Эй, парни, к нам в гости сам Локруа пожаловал! — раздается голос у него под ногами… еще очень далеко внизу.
— Вы уж их простите, — тотчас вступается Эйфель, которого эта фамильярность только позабавила. — Понимаете, мои рабочие проводят под землей по двенадцать часов в день, так что иногда забывают о почтительности…
— Ничего, ничего, — бормочет Локруа, глядя на Эйфеля, который спускается вместе с ним в шахту.
Эдуарду Локруа наплевать на почтение. Он и сам не понимает, почему согласился именно сейчас посетить эту стройку, которая началась несколько месяцев назад, в жуткие февральские холода. Эйфель мог бы пригласить его и попозже, когда первые опоры покажутся из-под земли. Министр вообще не жалует подземелья, он предпочитает горные пейзажи и не испытывает страха перед высотой; ему нравится, когда вольный ветер хлещет по лицу. Зато он всегда ненавидел погреба и пещеры. Более того, он терпеть не может лифты. Однако сейчас нужно превозмочь себя: там, наверху, его поджидает целая армия представителей прессы, которым не терпится забросать господина Локруа вопросами и сфотографировать после спуска под землю.