— Эта башня принадлежит Франции, но в первую очередь вам! Мне и вам!
Теперь рабочие чувствуют беспредельное доверие к этому человеку. Они нуждались в нем, в его присутствии. Без него они чувствовали себя брошенными, но вот Эйфель появился и зарядил их такой энергией, что сейчас они готовы добраться хоть до луны.
— Мы вместе начали возводить эту башню, вместе ее и достроим!
Их ликующие возгласы долетают до него; несколько рабочих даже лезут следом за ним, цепляясь за балки. Но Гюстав уже не глядит вниз. Его глаза устремлены вдаль, сердце бурно бьется; он улыбается солнцу, спрашивая себя, чувствует ли сейчас Адриенна, связанная с ним любовной близостью, такое же опьяняющее счастье.
ГЛАВА 36
Париж, 1887
Был ли когда-нибудь Гюстав Эйфель счастливее, чем теперь? Испытывал ли он прежде такую же полноту чувств? Ему чудилось, что безумный вихрь, захвативший его около полувека тому назад, не только не улегся, но преисполнился новой силы, стал чудесной реальностью.
Вновь найти Адриенну, вновь завоевать ее… это вовсе не значит, что он вторично переживает свою молодость, возрождает забытое прошлое или предается ностальгии. Нет, он просто продолжает их прерванную историю.
Жизнь Гюстава, его брак, его дети ни в коем случае не были суррогатом или, хуже того, лекарством, помогавшим держаться все эти годы. Но сейчас, заключая Адриенну в объятия, он испытывал такой мощный прилив сил, такой всплеск жизненной энергии, словно эта женщина воплощала в себе золотое сечение, столь любезное сердцам архитекторов.
И то же самое ощущает она, его бывшая невеста. Адриенна словно родилась заново. Годы, проведенные под колпаком, в душном коконе благополучия, заботливо созданного беднягой Антуаном — мужем-тюремщиком в доме-тюрьме, — вытравили из ее памяти волшебную остроту настоящей жизни. Искренность… это простое, даже глуповатое слово обретает свой истинный смысл, когда Адриенна тонет в бездонных глазах Гюстава.
О, конечно, прошло столько лет; конечно, они постарели; но любовь обладает одним великим свойством: она зачеркивает возраст, превозмогает время, возносит влюбленных в сказочный рай, где нет места хронологии. Где существуют лишь логика страсти, нежная музыка ощущений, разделенное счастье и взаимное согласие, — чувства, которые никому не дано понять, кроме них самих, ибо они сами их и сотворили.
И есть еще это острое, до боли радостное удивление в тот миг, когда они просыпаются, лежа рядом; оно прекрасно, как грёза, не растаявшая после сна. Одна из тех грез, что наделяют жизнь особым смыслом.
Но несмотря на опьяняющий восторг новой встречи, любовникам все же приходится помнить о реальной жизни. Гюстав Эйфель — один из самых знаменитых строителей во Франции. Адриенна де Рестак — супруга одного из самых видных газетных хроникеров. Нужно соблюдать осторожность, не попадаться на глаза, не дать себя обнаружить. Речи быть не может, чтобы их счастье было разрушено еще раз. Больше их никто не разлучит!
— Мы как школьники-пансионеры, которые встречаются после отбоя, — говорит Гюстав Адриенне как-то вечером, когда она приходит к нему в Батиньоль.
— Меня не отдавали в пансион, — возражает она, выкладывая на столик снедь для ужина: хлеб, котлеты, которые нужно зажарить в камине, и бутылку поммара (после несчастного случая она никогда не пила бордо).
— И слава богу! — говорит Гюстав, нежно обнимая ее и увлекая к постели. — Иначе в тебя влюбились бы все пансионеры до единого.
Адриенна громко смеется.
— Всегда мечтала о том, чтобы за мной ходила толпа воздыхателей, и потом…
Эйфель закрывает ей рот ладонью, не позволяя закончить фразу.
— Ну нет, я решил больше ни с кем тебя не делить.
И он срывает с нее одежды, не обращая внимания на то, что оторванные пуговицы с сухим треском сыплются на паркет.
Так проходят их вечера, их ночи, неделя за неделей. А в дневное время Гюстав работает на стройке. Клер не задает отцу вопросов и уже не удивляется, что в его комнате полный порядок, а постель так и не расстелена, когда она приходит с младшими детьми пожелать ему доброго утра.
— А где же папа?
— Он часто ночует на стройке, около башни.
— А почему он так много работает?
— Ну… вы же знаете, башня — его самая большая любовь.
— А разве не мы?
— Да, конечно, и мы тоже, но у всех творческих людей есть еще их искусство, а это совсем другое дело…