— Адриенна, я тебя прошу, будь благоразумна…
— Но я благоразумна, папочка! — ответила она, снова засмеявшись, и исчезла из виду.
Бурже пожал плечами, ругнулся, потом взглянул на свои карманные часы. И только тут заметил незнакомца.
— А вам что здесь нужно?
Но тот не ответил; его взгляд был все еще устремлен на лестницу, по которой упорхнула фея… увы, слишком быстро.
— Жорж, это еще кто такой?
Дворецкому пришлось легонько толкнуть Гюстава в бок, чтобы привести его в чувство. Массивная голова Бурже нависала прямо над ним, и он ощутил тяжелое дыхание этого раскормленного богача.
— Я пришел по поводу мостков…
Бурже переспросил:
— Каких мостков?
— Тех, что на Гаронне, где строят мост.
Теперь в глазах Бурже промелькнуло понимание.
— Ах, мост… А вы кто такой?
— Эйфель.
Услышав это имя, Луи Бурже мгновенно преобразился: казалось, он стал выше и стройнее. Расплывшись в улыбке, он горячо пожал руку Гюстава.
— А, герой дня?! О вас сегодня только и разговоров, с самого утра.
Но Гюстав явился вовсе не за лаврами героя.
— Именно так, господин Бурже. Но нам не хватает досок. И я пришел как раз за этим. Нам нужно много досок, гораздо больше, чем нынче…
Его разъяснения показались Бурже не стоящими внимания, в ответ он пожал плечами:
— Ну, это пустяки, я договорюсь с Пауэлсом, — сказал он, состроив озабоченную мину делового человека.
— Нет. Мне нужны доски прямо сейчас…
Фигура хозяина снова обмякла; казалось, вялая физическая оболочка вступила в противоречие с острым умом своего обладателя. Однако через миг Бурже улыбнулся и зорко оглядел Гюстава, в точности, как мажордом при его появлении. Инженер почувствовал себя учеником, сдающим экзамен.
— Вот как? — сказал Бурже. — Ну, ладно, тогда оставайтесь, будете обедать с нами! По крайней мере, мы сможем поговорить спокойно. Согласны? Жорж, велите поставить еще один прибор.
Ну до чего же настырны эти богачи! Терпеть не могут, когда им противоречат: задают вопросы и сами же на них отвечают. Вот потому-то с ними бесполезно торговаться: они всегда и во всем правы a priori.
Гюстав уже собрался было повторить, что он явился за досками, как вдруг двери столовой распахнулись настежь. Гости уже сидели за столом, и возглас: «Ну, наконец-то, папочка!» прозвучал в ушах Гюстава райской музыкой.
— Так что, вы идёте? — нетерпеливо спросил Бурже.
Эйфель нерешительно последовал за хозяином.
— Друзья мои, у нас сегодня неожиданный гость!
И Эйфель тотчас нашел среди гостей зеленые кошачьи глаза.
ГЛАВА 5
Париж, 1886
Вот она, башня — на широком письменном столе красного дерева, затерянная между папками, документами на подпись, стаканами с карандашами, чашками с засохшей кофейной гущей. Оба служащих стоят навытяжку, поодаль, оробевшие. А их хозяин прохаживается вокруг стола, пристально разглядывая макет. Его зоркие глаза выявляют малейшие детали, острый ум позволяет преобразить модель в подлинно гигантское сооружение. Но сейчас он похож скорее на хищника, который вот-вот настигнет добычу. И опрокинет ее одним ударом лапы.
Наконец Эйфель останавливается и окидывает взглядом обоих инженеров.
Его приговор беспощаден:
— Заурядно…
Нугье вздрагивает, а Кёхлин начинает жалобно объяснять, что у башни четыре опоры, и это позволило бы…
— Мне плевать, сколько их там у вас, четыре, шесть или двенадцать. Раз я говорю, что это заурядно, значит, так и есть!
Оба инженера сникают, потрясенные, раздавленные. Не далее как вчера Компаньон срочно вызвал их к себе и потребовал, чтобы они снова представили проект этой башни, который Эйфель уже отверг в прошлом году. Более того, он приказал им изготовить макет, дав на это всего несколько часов.
— Может быть, это главный шанс вашей жизни, друзья мои. Если башня приглянется хозяину, считайте себя богачами!
Всю ночь напролет инженеры мастерили эту красивую металлическую башенку и едва успели поставить ее утром на стол патрона к тому моменту, когда он переступил порог «Предприятия Эйфеля». И вот теперь их героические усилия сведены на нет этим коротким приговором: заурядно.
Стены кабинета Эйфеля сделаны из стекла, он похож на аквариум. Коллеги Кёхлина и Нугье, сидящие в соседних помещениях, могут видеть все, что там происходит. Склонившись над своими чертежами, компасами и расчетами, они, тем не менее, исподтишка наблюдают за этой сценой. Кёхлин, преодолев робость, возражает: