Священник задрал ночную сорочку и с облегчением убедился в отсутствии волдырей у нее в паху, хотя красноватые точки близ сокровенного места показывали, где они появятся. Когда он попытался осмотреть грудь и подмышки, рубашка зацепилась, и женщина принялась извиваться.
— Макс! — позвала она. — Пошли за Максом! Он защитит меня!
— Будете ли вы ее отпевать? — спросил Клаус.
— Пока нет. Клаус… — он замялся, но не сказал ни слова о Ванде. Мельник не оставит жену в таком состоянии. Когда Дитрих поднялся на ноги, Хильда схватила его за рясу, попросив: — Сходи за Дитрихом.
— Ja, doch, — ответил пастор, разжимая ее хватку. — Я сейчас же схожу за ним.
Снаружи он остановился перевести дух. Бог мудр. Дитрих бежал от чумы из одного дома и тут же нашел ее в другом.
Ганс и Готфрид помогли ему отнести Ванду в постель. Когда он вернулся в пасторат, Иоахиму хватило одного взгляда на его лицо.
— Чума! — сказал он. На кивок Дитриха монах откинулся на подушку и закричал: — О Господи, я подвел тебя!
Дитрих положил ладонь на его плечо:
— Ты никого не подвел. Минорит сбросил его руку:
— Крэнки вернулись в ад не исповедовавшись!
Когда священник решил уйти, Иоахим поймал его за рукав:
— Ты не можешь позволить умереть им в одиночестве.
— Я знаю. Я иду к Манфреду испросить его позволения на учреждение госпиталя.
Манфред сидел в большом зале, между ревущим камином и котлом, в котором тоже был разведен огонь. Все обитатели замка ютились здесь, даже Имре-коробейник. Слуги сновали туда-сюда, неся дрова и поддерживая пламя. Они выходили медленно и быстро возвращались.
Манфред, сидя за письменным столом и царапая пером по пергаменту, объяснил, не поднимая головы:
— Огонь помог твоему папе. Де Шолиак порекомендовал его, когда я разговаривал с ним в Авиньоне. Стихия огня каким-то образом уничтожает ядовитые испарения. — Он махнул небрежно пером. — Я оставляю науку тем, кто сведущ в ней. — Его взгляд метнулся по углам зала, как если бы он мог разглядеть притаившуюся там чуму. Затем хозяин замка вновь сгорбился над документом.
Огонь может и подействовать, подумал Дитрих, поскольку разреживает плотную массу ядовитых испарений и заставляет ее подниматься. Колокола тоже могут развеять заразные облака, сотрясая воздух. Но если чума разносится неисчислимыми mikrobiota, Дитрих не понимал, как от них мог помочь огонь — если только «маленькие жизни», подобно мотылькам, не слетаются на пламя и не сгорают в нем. Этих мыслей он не озвучил.
— Мой господин, Ванда Шмидт и Хильда Мюллер поражены чумой.
— Я знаю. Крэнкерин Элоиза предупредила меня по устройству, передающему слова на расстоянии. Чего ты хочешь от меня?
— Я прошу вашей милости на устроение госпиталя. Скоро, боюсь, слишком многие слягут и…
Манфред ударил пером по столешнице, обломав его кончик:
— Ты слишком держишься формальностей. Госпиталь. Ja, doch. Да будет так. — Он махнул рукой. — Если бы от этого была какая-то польза.
— Если мы не сможем спасти жизни, — сказал Дитрих, — то, по крайней мере, облегчим смертные страдания.
— Это, наверное, большое утешение. Макс! — Манфред присыпал пергамент и сложил лист вчетверо. На куске воска, налитого со свечи, оттиснул свою печать, после чего принялся внимательно осматривать кольцо, чуть поворачивая его на пальце. Затем взглянул на маленькую Ирмгарду, стоящую рядом с няней и сопящую сквозь слезы, и коротко ей улыбнулся. Вручил Максу два письма. — Отвези их к дороге на Оберрайд и вручи первому заслуживающему доверия путешественнику. Одно для маркграфа Бадена, другое — для габсбургского герцога. Фрайбург и Вена уже заняты своими проблемами, но они должны знать, что стряслось здесь. Гюнтер, взнуздай коня для него.
У Макса был несчастный вид, но он склонил голову и, вытащив перчатки из-за пояса, направился к дверям. Гюнтер последовал за ним с еще менее, если это было возможно, счастливым видом.
Манфред покачал головой:
— Боюсь, смерть уже поселилась в этом доме. Эверард свалился сразу же, когда вышел из зала. Как он?
— Лучше. Можно я перевезу его в госпиталь?
— Поступай так, как считаешь нужным. Не спрашивай на будущее моего позволения. Я забираю всех в замок. Я запретил кому-либо входить в деревню, и никто меня не послушал. Теперь Одо принес сюда чуму. За шильдмауэром я, по крайней мере, смогу оградить себя от незваных гостей. Каждый теперь должен заботиться о своем доме и своих родных. Дитрих сглотнул слюну:
— Господин, все люди — братья. Манфред состроил скорбную мину:
— Тогда у тебя впереди много работы.
Дитрих позвал Ульфа и Элоизу отнести Эверарда в госпиталь, устроенный наскоро в кузнице. Оба крэнка до сих пор не приняли Христа. Они остались, как предположил Дитрих, из-за ужаса перед смертью в «пропасти между мирами», превосходящего страх умереть от истощения. Но когда он спросил об этом Ульфа, крэнк только рассмеялся и бросил:
— Я ничего не боюсь. Крэнк умрет. Человек умрет. Умереть надо как должно.
— С любовью к ближнему в сердце. Последовал небрежный взмах рукой:
— Нет никакой «любви-к-ближнему», только отвага и честь. Умереть должно без страха, в презрении к Пикирующему. Никто не верит, конечно, в реального Пикирующего, просто так у нас говорят.
— Тогда почему же ты остался, а твой корабль отплыл, если не из страха перед «пропастью»?
Ульф указал на идущую впереди них крэнкерин:
— Потому что Элоиза осталась. Я обещал нашей супруге… Ты ведь знаешь, у нас есть мужчина, женщина и кормилица? Хорошо. Кормилица всегда остается в гнезде. Я дал ей… кровную клятву, что буду рядом с Элоизой. Некоторые из тех, кто ищут истину, говорят, что в «пропасти» нет времени, и смерть потому длится вечно. Элоиза боится этого больше всего на свете. По мне так всякая смерть одинакова, мне на нее челюстями щелкнуть. Я остался из-за своей клятвы.
В доме Эверарда стояло явственное зловоние. Управляющий лежал на постели обнаженный, за исключением сухой грязной тряпицы, покоящейся на лбу. Иссиня-черные линии расчертили конечности больного, начинаясь из паха и подмышечных впадин. Ирмгарды и Витольда след простыл. Дитрих склонился над приказчиком, думая, что тот преставился, но глаза мужчины раскрылись, он приподнялся на постели и закричал:
— Матерь Божья!
— Я должен проткнуть бубоны, прежде чем мы увезем его, — сказал пастор Ульфу, осторожно прижимая управляющего к постели. Хотя, судя по черным рекам яда, бегущим из рук и ног, он уже опоздал. — Где твоя жена и ребенок? — спросил священник Эверарда. — Кто заботится о тебе?
— Матерь Божья! — Управляющий бил себя кулаками, расцарапывал кожу ногтями и визжал. Затем внезапно он откинулся навзничь, учащенно дыша и ловя ртом воздух, как если бы отразил со стен приступ и теперь отдыхал перед новой атакой.
Священник уже омыл нож в уксусе, а Ульф посоветовал также нагреть лезвие на огне. Камин теплился темно-красными углями. Дров поблизости не оказалось. «Она сбежала, — подумал Дитрих. — Ирмгарда оставила своего мужа». Он спросил себя, знает ли об этом Эверард.
Бубоны были величиною с яблоко, кожа на них туго натянулась и блестела. Пастор выбрал один под правой рукой и прикоснулся к нему острием своего скальпеля.
Больной взвыл и замахал руками, ударив кулаком Дитриха и выбив скальпель из руки. Священник упал на колени, от удара в глазах у него двоилось, затем на ощупь стал искать лезвие. Когда он поднялся, Эверард лежал на боку, крепко обхватив себя руками и поджав ноги в коленях. Дитрих подошел к стулу возле кровати и какое-то время сидел на нем, потирая висок и раздумывая. Затем вызвал Ганса по устройству для разговоров.
— У меня в сарае есть корзина, помеченная крестом госпитальеров, — сказал он своему другу. — Принеси в дом управляющего одну из губок, которую найдешь в ней, — но бери осторожно. Она пропитана мандрагорой и другими ядами.