Мгла надвигалась вверх по дороге на Оберрайд. Священник поднялся:
— Может, тогда нужно заварить чая из ивовой коры. Она облегчает людям головную боль. Есть шанс, поможет и тебе.
— Или убьет. Или же я найду источник недостающего протеина. Чай из ивовой коры… Был ли он среди того, что испытывали Арнольд или Скребун? Подожди, посмотрю в памяти «домового». — Ганс прочирикал в mikrophoneh, послушал и вздохнул. — Арнольд пробовал его. Бесполезно.
— И все же, если оно притупляет боль… Грегор? — позвал Дитрих каменотеса, сидевшего подле старшего сына внутри кузницы. — У нас есть немного заваренного настоя ивовой коры?
Тот помотал головой:
— Терезия нарезала коры два дня назад. Мне сходить за ней?
Пастор отряхнул одежду:
— Я сам. — И, обращаясь к Гансу, добавил: — Отдыхай. Я вернусь со снадобьем.
— Когда я умру, — ответил крэнк, — а Готфрид с Беатке выпьют мою плоть в мою же честь, каждый даст свою долю другому из «любви-к-ближнему», и тем самым количество от этого обмена удвоится. Бва-ва-ва!
Смысл шутки ускользнул от Дитриха, он предположил, что у друга начинает мутиться рассудок. Священник пересек дорогу, помахал Сенеке, трудящемуся в мастерской отца. Тот вырезал могильные плиты. Дитрих уже говорил каменотесу не беспокоиться об этом, но Грегор возразил:
— Какой смысл жить, если люди забудут тебя после твоей смерти?
Дитрих постучал по дверному косяку дома Терезии и, не получив ответа, крикнул:
— Ты не спишь? Нет ли у тебя заваренной ивовой коры? Пастор постучал снова, раздумывая, не ушла ли Терезия в Малый лес. Затем потянул за веревку на засове, дверь открылась.
Терезия босая стояла в центре земляного пола, в одной ночной рубашке, в руках она скручивала и мяла передник, а увидев гостя, закричала:
— Чего ты хочешь? Нет!
— Я пришел спросить ивовой коры. Прости за мое вторжение. — Он попятился назад.
— Что ты сделал с ними?
Дитрих остановился. Она имела в виду тех, кто ушел? Или тех, кто умер в госпитале?
— Не делай мне больно! — Ее лицо покраснело от гнева, зубы стиснулись.
— Я никогда не причинял тебе боль, schatzi. Тебе это известно.
— Ты был с ними! Я видела тебя!
Дитрих едва разобрал слова девушки, как ее рот раскрылся вновь; но на сей раз вместо криков страха оттуда извергся фонтан рвоты. Он был достаточно близко, часть попала ему на одежду, и омерзительная вонь быстро наполнила комнату. Пастора едва не стошнило.
— Нет, Господи! — закричал он. — Я запрещаю!
Но Бог не слушал, и Дитриха посетила безумная мысль: может, Он тоже заразился чумой и Его всеобъятная бестелесная сущность, «бесконечно протянувшаяся без предела или измерения», сейчас гнила в безбрежной пустоте Эмпирей, за хрустальными небесами.
Страх и ярость покинули черты Терезии, и она посмотрела на себя с изумлением.
— Папочка? Что случилось, папочка?
Дитрих раскрыл объятия, и девушка упала ему в руки.
— Вот так. Теперь ты должна прилечь. — Он порылся в суме, вытащил оттуда мешочек с цветами и прижал к носу. Но то ли аромат цветов выветрился, то ли вонь оказалась слишком сильной.
Пастор отвел Терезию в постель, подумал, что она уже легка, словно бестелесный дух. Как земля по природе своей стремится к центру, так и воздух желает попасть на небеса.
Грегор вошел в дверь:
— Я услышал, ты кричала… Ах, Владыка Небесный! Терезия уже хотела идти ему навстречу:
— Входи, дорогой муж.
Но Дитрих твердо ее удержал:
— Ты должна лечь.
— Ja, ja. Я так устала. Расскажи мне сказку, папочка. Расскажи мне о великане и карлике.
— Грегор, принеси ланцет. Промой его в старом вине и подержи над огнем, как показывал нам Ульф. Затем поспеши сюда.
Мужчина привалился к дверному косяку и провел ладонью по лицу. Поднял взгляд:
— Ланцет. Ja, doch. Как можно быстрее. — Он замялся. — Будет ли она?..
— Я не знаю. — Пастор уложил Терезию на соломенный тюфяк, сложив одеяло ей под голову взамен подушки. — Я должен проверить, нет ли пустул.
— Я больна?
— Увидим.
— Это чума.
Дитрих не сказал ни слова и задрал промокшую рубашку.
Пустула оказалась у нее в паху, огромная, черная и разбухшая, словно злобная жаба, гораздо крупнее той, что священник проткнул на Эверарде. Такое не могло нарасти за одну ночь. Когда болезнь вспыхивала внезапно, пораженный ею умирал тихо и быстро, безо всяких нарывов. Нет, эта росла несколько дней, если судить по примеру других.
Ворвался Грегор и опустился рядом с ним, сперва передав еще теплый от пламени ланцет, затем приняв ладонь Терезии в свои.
— Schatzi.
Глаза Терезии были закрыты. Теперь она раскрыла их и серьезно посмотрела на священника:
— Я умру?
— Пока нет. Мне нужно проколоть твою пустулу. Это причинит ужасную боль, а у меня нет губок.
Девушка улыбнулась, и из уголков ее рта потекла кровь, напомнив Дитриху рассказы о «Фройденштадском оборотне». Грегор где-то отыскал тряпицу и обтер ей лицо, но с каждым прикосновением алая жидкость сочилась вновь.
— Я боюсь открыть ей рот, — сдавленно сказал он. — Я боюсь, жизнь тут же покинет ее,
Дитрих сел боком на ноги женщины.
— Грегор, прижми ее за руки и плечи.
Пастор наклонился к пустуле внизу ее живота, Когда острие едва лишь коснулось тугого, твердого покрова, Терезия вскрикнула:
— Sancta Maria Virgina, ore pro feminis![270]
Ноги больной конвульсивно дернулись, едва не опрокинув священника. Грегор безжалостно вцепился в ее плечи.
Дитрих слегка надавил острием, прокалывая кожу, к прискорбию, это движение уже стало для него привычным. «Я опоздал, — подумал он. — Пустула слишком разрослась». Размером с яблоко, та переливалась темным, зловеще синим цветом.
— Еще вчера у нее не было никаких признаков! — воскликнул Грегор. — Клянусь.
Дитрих верил ему. Она скрыла следы, страшась, что ее положат среди демонов. Как же она их боялась, если это смогло затмить даже ужас перед болезненной смертью? Не бойся, завещал Господь, но люди нарушали все заповеди, так почему бы и не эту?
Кожа прорвалась, и густой, гнилостный желтый гной брызнул наружу, оросив ее бедра и капая с соломенного матраса. Терезия закричала и стала звать Деву Марию вновь и вновь.
Дитрих нашел еще одну пустулу, гораздо меньшую по размерам, с внутренней стороны бедра. Эту он проколол быстрее и выдавил тканью столько гноя, сколько смог.
— Проверь под руками и на груди, — приказал он каменщику.
Г регор кивнул и задрал сорочку как можно выше. Крики Терезии перешли во всхлипывания.
— Другой не был таким милым.
— Что такое, schatzi? Пастор, что она имеет в виду? Дитрих не посмотрел на него:
— Она бредит.
— У того тоже была борода, но ярко-красная. Папочка прогнал его. — Кровь стекала по ее подбородку, и Грегор безнадежно каждый раз обтирал лицо девушки тряпицей.
Дитрих вспомнил того человека. Иззо; его борода стала красной от его же собственной крови, когда Дитрих перерезал ему горло и стащил с девочки.
— Теперь ты в безопасности, — сказал он ей тогда, как повторил сейчас взрослой женщине. — Твой муж рядом.
— Больно. — Она зажмурила глаза.
Под ее правой рукой виднелась еще одна пустула, величиной с большой палец Дитриха. Эту проколоть оказалось сложней. Как только он поднялся с ног Терезии, та засучила ими, словно маленький ребенок, не желающий спать, а потом обхватила колени и повторила: — Больно.
— Почему Господь оставил нас? — спросил Грегор. Дитрих попытался оторвать руку женщины от колен и
проколоть последний нарыв, хотя смысла это уже явно не имело.
— Господь никогда не оставляет нас, — с упорством сказал он, — но мы можем покинуть Господа.
Каменотес обвел рукой вокруг, ослабив хватку на плече Терезии, и закричал: