Нигде не было видно крепостных. По давней традиции жатва заканчивалась с приемом пищи, происходившим прямо в полях, и феодал не мог потребовать трудиться после этого. Никакой монастырский звонарь, по своим водяным часам отмерявший канонические часы, не проверял время так точно, как манориальный крепостной. Иное дело фригольдеры. Проходя по деревне, по свету свечей Дитрих видел, как те работают в сараях, садах и за стенами домов. Но человек, трудящийся на самого себя, не следит за солнцем так пристально, как человек, гнущий спину на другого.
Вступление Дитриха на земли курии было встречено великим возмущением тамошних гусей, досаждавших священнику всю дорогу до самого поместья.
— На следующий Мартынов день, — бранился Дитрих на птиц, — вы украсите господский стол. — Но предвещанные кары не возымели никакого действия, и гуси сопроводили Дитриха до самых дверей приемного зала, возвещая о его прибытии. На все это безмятежно взирала корова Франца Амбаха, запертая в загоне за посягательство на господские земли и ожидающая своего выкупа.
Гюнтер, maier domo,[60] ввел Дитриха в небольшой скрипторий в дальней части приемного зала, где за письменным столом под узким оконцем сидел герр Манфред. В окошко проникали дым с кухни, на которой готовили ужин, крики ястребов, кружащих над зубцами башни, лязг кузницы, неспешный благовест ангелюса,[61] который звонил на другой стороне долины Иоахим, и янтарные отблески послеобеденного солнца. Небо становилось все темнее, оправленное ярко-оранжевым под облаками. Манфред возвышался над залом в кресле палисандрового дерева, покрытом изящной резьбой; подлокотники венчали головы зверей. Его перо царапало по листу бумаги.
Он быстро вскинул голову при появлении Дитриха, склонился вновь к столу, затем отложил перо в сторону и передал лист Максу, стоявшему в отдалении.
— Пусть Филимер снимет с него копии, и проследи, чтобы они были разосланы каждому из моих рыцарей. — Манфред подождал, пока Макс уйдет, прежде чем повернуться к Дитриху. Его губы изогнула короткая улыбка. — Дитрих, ты пунктуален. Меня это всегда восхищало в тебе.
Слова Манфреда значили «послушен вызову», но Дитрих воздержался от подобного комментария, возможно, это было и не так, но ни один из них до сих пор не проверил справедливость этого утверждения.
Манфред указал на стул с прямой спинкой перед столом и дождался, пока Дитрих в него усядется.
— Что это? — спросил он, когда священник положил перед ним пфенниг.
— Штраф за корову Амбаха, — сказал он.
Манфред поднял монету и на секунду задержал взгляд на Дитрихе, прежде чем отложить ее на угол стола.
— Я скажу Эверарду. Знаешь, если ты всегда будешь выплачивать штрафы за них, они в конце концов потеряют страх перед проступком. — Дитрих промолчал, и Манфред повернулся к сундуку и достал связку пергаментов, обернутых в промасленную кожу и перетянутых бечевой. — Вот. Здесь последние трактаты парижских ученых. Я приказал книготорговцам снять с них копии, пока мы бездействовали в Пикардии. Большинство пересняты с оригинальных экземпляров, но есть здесь и бумаги о вычислениях Мертона, которые тебя так занимают. Они, конечно, со вторых копий, сопровожденных комментариями английских ученых.
Дитрих пролистал связку. «Онебе» Буридана. Его же «Вопросы к восьмой книге физики». Тонкий том «О деньгах» студента по имени Орезм. «Книга вычислений» Суайнсхеда. Сами названия вызвали в его воображении рой воспоминаний, и на короткий миг к Дитриху вернулась невыносимая тоска по студенческим дням в Париже. Как, бывало, Буридан, Оккам и он спорили о диалектике за высокой кружкой эля. Как Петр Ауреоли сердился и перебивал дискуссию со старческой раздражительностью.[62] А еще открытые для всех схоластические диспуты, на которых звание мастера присуждалось по ответам на вопросы, брошенным из толпы. Иногда в шелесте елей, окружавших Оберхохвальд, Дитриху слышались споры докторов, учителей, инцепторов и бакалавров, и он задавал себе вопрос, не заплатил ли за покой и уединение слишком дорогую цену.
Он с трудом подобрал слова:
— Мой господин, я не знаю как… — Он ощущал себя одним из знаменитых буридановых ослов, не зная, какую из рукописей сперва прочитать.
— Цена тебе известна. Комментарии, если сочтешь нужным. Подходящие для такой «чугунной головы», как я. У тебя должен быть свой трактат…
— Компендиум.
— Значит, компендиум. Когда он будет завершен, я распоряжусь отослать его в Париж твоему прежнему учителю.
— Жану Буридану, — произнес машинально Дитрих. — В школу, которая называется Сорбонной. — Но стоило ли напоминать Парижу, где он теперь находится?
— Итак. — Манфред сложил пальцы домиком под подбородком. — Я видел, у нас тут францисканец.
Дитрих ожидал этого вопроса. Он отложил манускрипты в сторону:
— Его имя Иоахим из Хербхольцхайма, он из Страсбургского монастыря и живет здесь уже три месяца.
Он ждал, что Манфред спросит, почему Минорит предпочел лесную глушь суете кафедрального города Эльзаса, но вместо этого герр поднял голову и оперся щекой на руку.
— Фон Хербхольц? Я мог знать его отца.
— Его дядю, возможно. Младшего брата его отца. Но Иоахим отрекся от наследства, когда дал обет бедности.
Манфред криво улыбнулся:
— Интересно, успел ли он отказаться от наследства, прежде чем лишился его из-за своего дяди. Он не доставит мне хлопот? Я имею в виду мальчишку, не дядю.
— Только обычным осуждением богатства и внешнего блеска.
Манфред нахмурился:
— Пусть он попробует защитить горные леса без средств для содержания отряда воинов.
Дитриху были известны все контраргументы, и он увидел по сужающимся глазам властителя, что Манфред вспомнил о том же, о чем вспомнил и он. Барщины и оброка с крестьян хватало не только на воинов. Их хватало и на роскошные одежды и пиры, на шутов и миннезингеров. Манфред вел хозяйство сообразно своему положению и не жалел средств; и если защита и требовалась, то от Соколиного утеса в нижней части долины, а это было намного ближе Мюльдорфа или Креси.
— Я буду держать его в узде, сир, — Дитрих поспешил заверить повелителя Хохвальда, прежде чем могли вспыхнуть прежние споры.
— Посмотрим, как тебе это удастся. Меньше всего мне нужен здесь ехрloratore,[63] задающий вопросы и смущающий народ. — И вновь он запнулся на мгновение и бросил на Дитриха многозначительный взгляд. — Как и тебе, я полагаю.
Дитрих предпочел не понять оговорку:
— Я пытаюсь не смущать народ, но не могу не задавать время от времени вопросов.
Манфред пару мгновений смотрел на него, затем запрокинул голову и захохотал, ударив ладонью по столу.
— Право слово, я скучал по твоему уму эти два прошедших года. — Он мгновенно овладел собой, его глаза, казалось, смотрели куда-то вдаль невидящим взором. — Ей-богу, так и было, — сказал он более спокойно.
— Она была неудачной, эта война?
— Война? Не хуже прочих, за исключением того, что Слепой Джон погиб глупой смертью. Я полагаю, ты уже слышал эту историю.
— Он бросился в атаку привязанным к своим двенадцати паладинам. Кто не слышал об этом? Неосмотрительный поступок для слепого, должен я сказать.
— Осторожность никогда не относилась к числу его добродетелей. Все эти Люксембурги сумасшедшие.
— Его сын теперь германский король.
— Да, и император Священной Римской империи тоже. Эти известия настигли нас в Пикардии. Ну, половина курфюрстов проголосовала за антикороля Карла еще при живом Людвиге, поэтому я не думаю, что они долго колебались, когда он умер. Бедный старый Людвиг — уцелеть во всех этих воинах с Габсбургами и затем свалиться с коня во время охоты. Я полагаю, старый граф Рудольф — нет, теперь это Фридрих, я слышал, — и герцог Альбрехт принесли присягу, что решает вопрос для меня. Знаешь ли ты, почему Карл не погиб с Джоном при Креси?
61
62