— Ты читала тот раздел, где Иоганн и некоторые его товарищи помогают жителям деревни во время чумы? — Том вырвал листки у Джуди, та еще какое-то время не отрывала взгляд от места, где они были. Клиолог послюнявил палец и зашуршал страницами. — Вот. «Ганс и трое его соотечественников ежедневно навещали больных и хоронили мертвых. Как печально, что те, кто прятались при их виде, не восстанут засвидетельствовать их подлинную христианскую любовь к ближнему. — Том отпил газировки. — Так Иоганн и я молились, желая укрепить силы друг друга и дать утешение тем пилигримам, что все более падали духом».
И тут Джуди пришла идея. Всего лишь интуиция, и ей трудно было ее сформулировать. Она забрала распечатки у Тома, пролистала их и отчеркнула ногтем строку.
— Что ты думаешь об этом? — Резкость в ее голосе заставила Тома бросить на нее любопытный взгляд, прежде чем он прочел указанный абзац.
— Я не очень понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал он, закончив чтение. — Дитрих однажды встретил Ганса, тот сидел в одиночестве и смотрел на звезды. Они поговорили немного, и пилигрим спросил, сможет ли он когда-нибудь найти путь домой. Ностальгия путешественника, ne c'est pas?
— Нет, Том. Он пишет, что Ганс указал на звезды и спросил, сможет ли найти путь домой.
— И что? Люди в те дни путешествовали, ориентируясь по звездам.
Она отвела взгляд, оттолкнула тарелку в сторону.
— Я не знаю, — сказала она. — Это всего лишь предчувствие. Записи Дитриха. Они значат нечто другое… Не то, что мы думаем.
Том не ответил. Он прожевал кусок хлеба и отложил сандвич недоеденным. Несмотря на обилие обнаруженных ими материалов, они не приблизились к объяснению причины, почему в Оберхохвальде так никто и не поселился. Вот над чем стоило поразмыслить.
Остерегайся их, как остерегаемся мы нечестивой земли Тойфельхайма. В последний год своего существования это была обычная деревушка. И всего поколение спустя ее назвали Обителью дьявола.
Он не осознавал этого, но сейчас с головой погрузился в тайну — суть дела оставалась сокрытой, — а чтобы найти отгадку, ему понадобится немного магии.
К весне казалось, что крэнки жили здесь всегда. Они освоились с интригами, ритмом, дружбой и завистью, с тонкостями бытия деревни и манора, начали участвовать в церемониях и пирушках. Странники лишились общества себе подобных, и теперь, подчиняясь instinctus, они таким образом искали уюта. Когда Франция Длинноносого ранили рыцари-разбойники, засевшие в пещере под Фельдбергом, два крэнка вызвались выследить преступников в своей летающей упряжи, хотя и безуспешно.
— Это люди фон Фалькенштайна, — сказал Макс Дитриху позднее, — перебравшиеся в леса после падения Утеса. Я думал, они бежали к Брайтнау.
Тщательно спланированный coup[207] Пастушки пришелся на Фомино воскресенье.[208] Многие крэнки, из-за слишком буквального перевода, думали, что долгожданный господин-с-неба явится и спасет их, и после того, как этого не произошло, пришли в величайшее уныние. Пастушка (не толковавшая все так дословно) аккуратно обрабатывала своих подопечных, ожидая только момента этого разочарования. Она втерлась в общество Манфреда, всегда пребывая между устами Увальня и ушами герра, и рассчитывала, что Манфред все больше станет прислушиваться к ее советам, вдобавок — а потом и вместо — к решениям Гроссвальда. Правда, рыцарь, не чуждавшийся интриг вассалов, прекрасно понимал все ее маневры.
— Она думает сместить его, — сказал он Дитриху однажды вечером, прогуливаясь в компании с ним и Максом по стенам замка, — словно моя клятва защищать его ничего не значит.
— Пастушка рассказывала мне, — отозвался Дитрих, — что у крэнков есть игра, в которой маневрируют и удерживают позиции. Я думаю, ей скучно, а интриги — способ развеяться хоть отчасти. Любопытный народ.
— Терпеливый народ, — ответил Макс. — Господь, наверное, создал их для засад и караульной службы; но, что касается интриг, самый бестолковый итальянец обдерет крэнков как липку.
Пастушка, похоже, оскорбилась, когда Манфред отверг ее притязания на власть и приставил охрану к Гроссвальду. Дитрих не был уверен в том, насколько большим препятствием стали бы охранники, доведи Пастушка свой замысел до конца, но крэнки, похоже, не желали сердить своего хозяина. Большинство пилигримов и один из философов Скребуна объявили о своей преданности Пастушке, настоявшей в итоге на отделении.
Увалень свыкся с ролью «господина крэнков» и любил «побряцать кимвалом», как говорили в народе, даже несмотря на то, что выход из-под его власти сначала Ганса с товарищами, а затем Пастушки с пилигримами сильно подорвал положение барона. Большая часть команды корабля, тем не менее, осталась верна ему, и, возможно, он убедил себя в том, что именно здесь и проходит справедливая и привычная граница его власти. Рано по утрам Гроссвальда видели на парапете замка, где крэнк сидел, застыв изваянием, взирая сверху на мир огромными желтыми глазами и думая невесть о чем. Дитриху так и не удалось проникнуть в мысли этого жестокого и заносчивого властителя.
Май заблагоухал со щедрот апреля, луга и горные леса покрылись полевыми цветами. Густой аромат поднимающихся соков и запах клевера миропомазали воздух. Трудолюбивые пчелы запорхали между цветками, проснулись от своей спячки жадные медведи. Но в вековой борьбе за мед человек поддерживал равновесие, ибо разводил первых и охотился на вторых.
На Вальпургиеву ночь вершины холмов осветило пламя костров, отпугивающих ведьм от шабашей. Как требовал обычай, Манфред провел этот день, играя с незаконнорожденными отпрысками жителей деревни, в то время как те же самые крестьяне танцевали вокруг украшенных шестов и прыгали через костры, обеспечивая на будущее обильный приплод таких детей.
Дитрих и Ганс сидели на лужайке перед церковью, взирая сверху на празднества.
— Говорят, древняя раса людей с рыжими волосами, когда-то владевшая этими землями, разводила подобные костры, отмечая середину весны.
— Народ, который вы называете язычниками, — сказал Ганс.
— Нет, всего лишь одно племя. Римляне, например, со временем покончили с такими фривольностями, что стало одной из причин падения их империи. Она была слишком серьезной, чтобы сохранить жизнеспособность.
— И тогда христиане переняли обычаи у язычников.
Дитрих отрицательно помотал головой:
— Нет, это язычники стали христианами и просто сохранили свои традиции. Поэтому, подобно римлянам, мы дарим подарки на Рождество, а как немцы — украшаем деревья по случаю праздников.
— И, подобно народу рыжеволосых, зажигаете костры и танцуете вокруг шестов. — Ганс улыбнулся. — Наблюдение за вашими обычаями — великая задача Скребуна, и мне кажется, этот пример его порадует. Наверное… — Он замер на мгновение. — Наверное, я навещу его.
Под ними среди празднующих философ усердно трудился над своим устройством для fotografia.
На неделю литании Ганс и другие крэнки, которым пожаловали надел, присоединились к селянам в ежегодном обходе манора. После мессы Дитрих возглавил процессию, облаченный в украшенную вышивкой, свободно ниспадающую накидку, и нес святую воду в медном ведерке, на котором было выгравировано изображение ручья, брызжущего из-под горы. За ним, в порядке старшинства, шествовали Клаус и Хильда, затем Фолькмар с родственниками, следом остальные ministeriales того года, а далее остальные жители деревни, числом около двух сотен. Все болтали, смеялись; вокруг носились дети, стремительные, как стрелы, и жужжащие, словно пчелы на лугу. Ганс и Готфрид шли подле Дитриха, причем первый держал в руке кропило, а второй — ведро.
206
Воскресенье накануне Вознесения. Часть молебственных дней Римской католической церкви, в которые возносятся специальные молитвы об урожае. Большая литания приходится на 25 апреля, малая — за три дня до Вознесения.