— Эхо Парменида. Но Альбрехт говорил, в исследовании природы опыт — единственно надежное руководство.
— Нет. Опыт — плохой советчик, ибо завтра он может стать совершенно иным. Только тех положений, чья противоположность сводится к противоречию — evidentia potissima[223] — можно придерживаться со всей определенностью. — Оккам развел руками, приглашая поспорить.
— Противоречие в терминах, — отозвался Дитрих, — не единственный род противоречий. Я знаю, что трава зелена, из опыта. Противоположное может быть подделано с помощью experientia operans.[224]
Уильям проложил ладонь к уху:
— Слова произносишь ты, но я слышу голос Буридана. Кто может поручиться, что в каком-нибудь далеком месте трава не окажется желтого цвета?
Пастор не нашелся с ответом, вспомнив, что на родине крэнков трава и впрямь желтая, нахмурился, но предпочел промолчать.
Оккам вскочил на ноги:
— Пойдем, давай проверим свое положение на опыте. Земля вертится, ты сказал.
— Я не говорил того, что она вертится; только то, lоquendo naturale,[225] что может. Небесное движение будет тем же самым в любом случае.
— А тогда зачем искать другое объяснение? Какой от него прок, даже если оно верно?
— Астрономия упростилась бы. Поэтому, прибегая к твоему собственному принципу самого простого основания…
Оккам рассмеялся:
— Ага. Аргумент в виде лести! Это куда более веско. Но я никогда не писал о сущностях в природе. Господь не связан простотой и мог решить сотворить одни вещи элементарными, а другие сложными. Моя бритва применима только к порождениям разума. — Англичанин зашагал к двери, а Дитрих поспешил за ним.
Оккам, запрокинув голову, изучал небо цвета индиго.
— С какой стороны восток? Очень хорошо. Давай обратимся к нашему опыту. Сейчас, если я быстро махну рукой, вот так, то почувствую сопротивление воздуха. Следовательно, если двигаться на восток, в теории ощутишь, как восточный ветер обдувает лицо, а я… — он закрыл глаза и раскинул руки, — ветра не чувствую.
Иоахим, взбирающийся по Церковному холму, остановился на полдороге и воззрился на ученого, который, казалось, принял позу Распятого.
Оккам повернулся к Нижнему лесу:
— Теперь, если посмотреть на север… Я не чувствую никаких изменений ветра, в какую бы сторону ни глядел. — Он пожал плечами и выжидающе замолчал.
— Опыт следует проводить так, — настаивал Дитрих, — чтобы учитывалось все, способное повлиять на окончательный вывод, именно это Бэкон называл experientiaperfectum.[226]
Оккам развел руками:
— Ага, так, значит, здравого смысла недостаточно для столь особого опыта.
Сияя, как будто одержал победу в диспуте, он вернулся в пасторат. Дитрих по пятам следовал за ним, а следом вошел Иоахим, запер дверь и налил себе кружку пива. Монах уселся за стол подле священника, отломил от каравая кусок хлеба и принялся слушать, не скрывая ухмылки.
Пастор выдвинул аргумент:
— Буридан рассмотрел опровержения тезиса о вращении земли в «Вопросах к четырем книгам о небе и мире» и отыскал ответ на каждое, за исключением одного. Если весь мир движется, включая землю, воду, воздух и огонь, мы бы чувствовали не большее сопротивление ветра, чем лодка, скользящая по течению, ощущает движение реки. Единственным непреодолимым доводом остался следующий: стрела, пущенная вертикально вверх, не падает к западу от стрелка, как происходило бы, если бы земля под ней перемещалась, ибо стрела движется так быстро, что прорезает воздух и потому не увлекается вместе с ним.
— И этот самый Орезм разрешил такую проблему?
— Doch. Рассмотрим стрелу в состоянии покоя. Она не источник движения. Следовательно, она начинает свой ход уже вместе с движением земли и, выпущенная из лука, обладает двумя движениями: вертикальным — вверх и вниз, и круговым — по направлению к востоку. Магистр Буридан писал, что тело, которому придано движение, совершает его, пока импульс, импетус, не рассеется под тяжестью тела и других сил сопротивления.
Оккам покачал головой:
— Сперва движется земля, затем вместе с ней люди, что объясняет, почему они не спотыкаются постоянно; тогда и воздух должен двигаться, что является ответом на второе опровержение; затем стрела, чтобы ответить на следующее, и так далее. Дитль, простейшее объяснение того, почему кажется, что звезды и солнце вращаются вокруг земли, заключается в том, что они действительно вращаются вокруг земли. И мы не чувствуем движения земли из-за ее неподвижности. Ах, брат Анжелюс, зачем ты расходуешь свои силы на такие пустяки!
Дитрих разозлился:
— Не называй меня так!
Оккам оборотился к Иоахиму и пояснил:
— Он обычно сидел за книгами еще до утренних колоколов и читал при свечах после вечерних, поэтому остальные студенты прозвали его…
— С тех пор прошло много времени! Англичанин запрокинул голову.
— Тогда можно я буду по-прежнему звать тебя doctor seclusus? — Он крякнул и решил налить себе еще пива. Дитрих замолчал. Он-то думал поделиться с другом невероятной идеей, а Уилл каким-то образом превратил все в disputatio.[227] Впрочем, ему следовало помнить об этом со времен Парижа. Иоахим переводил взгляд с одного на другого. Оккам повернулся к столу:
— Пиво кончилось.
— На кухне есть еще, — ответил Дитрих.
Они обсудили «вычисления» по Мертону и смерть аббата Ричарда Уоллингфорда, изобретателя новой «треугольной» геометрии и квадранта — инструмента, которым часто пользовались мореплаватели.
— Кстати о мореплавателях, — добавил Дитрих, — испанцы отрыли новые острова в море-океане. — Рассказ об этом он узнал от Тархана, а тот, в свою очередь, услышал о нем от доверенных лиц хозяина. — Они лежат у берегов Африки и примечательны большими стаями канареек.[228] Так что, может, найден «новый путь» через океан, ведущий к «заморским землям» на карте Бэкона.
— Земли Бэкона с легкостью можно объяснить воображением картографа и обилием пустого места, — улыбнулся Оккам и добавил: — Так же как твои деревенские резных дел мастера заполонили стены церкви гигантскими кузнечиками и всякими разными тварями.
Иоахим жевал в этот момент ломоть ржаного хлеба и едва не подавился, не помоги Дитрих поперхнувшемуся запить хлеб пивом. Философ поднялся со словами:
— Я схожу принесу еще пива из кухни. Но Иоахим через силу выдавил:
— Нет, там вас поджидает гигантский кузнечик.
Не понимая, в чем шутка, озадаченный Оккам отрывисто рассмеялся.
XIX
Июнь, 1349
Служба девятого часа. Поминание Бернарда Аостийского 15 июня
Манфред устроил застолье в виде «симпозиума» и обещал диспут между Дитрихом и Оккамом в качестве послеобеденного развлечения. Но поскольку такая потеха не всякому по вкусу, пение Петера, выступление карлика-акробата и представление жонглера с тарелками и ножами остались традиционной частью программы. Дрессированная собака карлика заставила Уилла Оккама лишь скривить губы; зато Оитен и Кунигунда смеялись до упаду, особенно когда пес стащил с лилипута штаны, обнажив его голый зад. Эйнхард, как и Манфред, больше внимания уделил пению.
— Эйнхард обиделся на меня, — признался герр пастору чуть раньше, — за пропущенные bohorfs, и это моя попытка примириться.
Дитрих быстро убедился, что люди не врали про знаменитую вонь достославного рыцаря, и возблагодарил небеса за то, что между ними сидела дородная супруга последнего.
Стол заставили дичью и вяленой олениной; неиссякаемый поток слуг нес новые блюда, убирал пустые подносы и рассыпал по полу стружки вперемежку с цветами, источающими свежий аромат. Подле каждого стула бдил паж, ловивший каждое пожелание обедающего. Тархан бен Бек, вычищенный и расчесанный для благообразия, прислуживал своему хозяину, ибо обряды Малахая не позволяли ему вкусить от щедрот Манфреда, а предписывали есть пищу лишь из собственных припасов, приготовленную под его надзором. Обычно по комнате бродили две гончие герра, подбирая упавшие со стола куски, но из уважения к чувствам еврея животных убрали с празднества. Их жалобное завывание ясно доносилось с псарни по соседству.