Вообще говоря, он не имеет никакой идейной точки отправления. Рише в предисловии заранее предупреждает: «Не ищите у меня туманных рассуждений о судьбах человека, о магии, о теософии. Я излагаю попросту факты и проверяю их истинность».
Не рожденный из идей, спиритизм в свою очередь не рождает никаких идей. И когда Рише от своих так называемых «фактов» переходит к выводам, он излагает плоским и неуклюжим языком какую-то беспомощную жвачку: 1) о духах-покойниках, дематериализированных, но сохранивших привычку к материализации, 2) об ангелах или демонах, механически могущественных, которые вмешиваются в человеческие дела загадочным и символическим способом.
Даже палеолитические люди мыслили не столь бессвязно, и — я сказал бы — не столь безграмотно.
С искусственностью и бесплодностью спиритизма связана и его крайняя вульгарность — бессмысленные изречения загробных Наполеонов или Шекспиров, стоящие на уровне развития самих медиумов. В этом отношении спиритизм граничит и сливается с хиромантией, с гадалками. Даже инструменты и орудия спиритизма такие же вульгарные, салонного, комнатного типа, — гитара, банжо. Спиритические духи не стреляют из ружья, не бросаются кинжалами. Они гораздо безопаснее шаманских духов, которые способны к трагическим действиям.
В житейском обиходе спиритизм совершенно бесполезен, мало того, он даже не вреден, — последняя степень бессилия. Из него не извлечешь колдовства, ни доброго, ни злого. Он не возвышается до пророчества и, несмотря на интимную связь с таинственными духами, не из'являет притязания на руководство поведением людей.
Можно было бы считать спиритизм продуктом разложения современной религии, которая распадается на свои составные части, причем социологическая и этическая часть перешла к общественным учениям, часть философская к науке, церковная к общественным организациям. Мифология высшая и низшая остались без применения и как бы повисли в воздухе. Спиритизм мог бы считаться светским проявлением низшей элементарнейшей формы религиозного суеверия, медиатизированной формой культа предков, покойников и духов покровителей.
Однако, разрозненные элементы распавшейся религии вступают в иные сочетания, более замысловатые и более живучие.
Во всяком случае для нашего рассмотрения спиритический материал совершенно непригоден. Только естественно возникающие формы верований, коренящиеся в первобытности и органически связанные со свойствами человеческого мышления могут служить предметом плодотворного анализа. Дух Саула, вызванный Аэндорской колдуньей, имел смелость предсказать Саулу гибель. Нелепый дух Биен Боа, вызванный Мартой для Шарля Рише, ничего не говорит, кроме пустяков.
ГЛАВА 9
В связи с этим новым анализом взаимоотношении религиозного суб’екта и об'екта выступает в другом свете новейшее этнографическое учение о религиозном восприятии преанимизма, древнейшего доанимистического состояния, о так называемой mana, безличном и всеобъемлющем религиозном состоянии. Это новое истолкование mana может отчасти служить и подтверждением правильности и самого анализа, самого подхода к предмету исследования.
O mana говорят многие новейшие исследователи, теоретические и практические.
Преанимистическое чувство не различает еще суб'екта и об'екта. Я и мир — одно. Или, как об'яснил мне образно старый тунгусский шаман: «у моей души сотни рук и они так длинны — хватают до самых концов мира». То же самое выражено в известном отрывке из Иоанна Дамаскина А. К. Толстого:
Преанимизм в дальнейшей эволюции возвышается до пананимизма, потом до пантеизма.
В своей первоначальной стадии ощущения mana — это безличное всеобволакивающее ощущение жизни активной и вечной. Mana есть вечная жизнь. Смерти вообще не существует, тем более смерти естественной. Первобытный человек даже в состоянии анимизма не хочет мириться с признанием естественной смерти. Его активная природа не допускает пустоты. По его представлениям смерть это убийство. Его совершает враг, видимый или невидимый, оружием или колдовством. Многие народы всякую смерть приписывают магическому действию враждебных колдунов и деятельно ищут виноватого.