В начале ноября Милева вернулась в Швейцарию, чтобы быть ближе к любовнику, и поселилась в отеле в нескольких километрах от Шафхаузена. Скоро рожать, а он все не женится. Она не выдерживала. 13 ноября: «Если бы ты знал, как ужасно я тоскую, ты бы непременно приехал. У тебя денег нет. Это прелестно! Человек получает 150 франков и даровую комнату, и к концу месяца у него не остается ни цента! Не объясняй этим свое отсутствие в воскресенье, пожалуйста, если у тебя нет денег, я тебе пришлю. Если бы ты только знал, как я хочу тебя видеть! Думаю о тебе весь день и особенно по ночам…» Будущего ребенка она в этом письме назвала Лизерль, хотя до сих пор они говорили о мальчике. Также писала об Элен Савич (бывшей Кауфман): «Мы должны быть с ней очень милы, не только потому, что она чудесный человек, но и потому, что она нам поможет в одном предприятии». Каком? Биограф Денис Брайан[13] считает, что они хотели временно подсунуть Элен ребенка, так как сами, не будучи женаты, взять его не могли, а родители Милевы были заняты ее душевнобольной сестрой Зоркой.
Он посылал ей книги по физике, она их читала, но больше увлекалась психиатрией и гипнозом. Он уверял, что Кляйнер «не посмеет» отвергнуть его диссертацию. Но тот велел переработать. Милеве: «Поразительно, сколько препятствий ставят эти старые филистеры на пути у тех, кто не принадлежит к их стаду!» Милева вернулась домой в конце ноября, на восьмом месяце беременности, Альберт вместе с Кагеном хотел переехать в Берн: там, говорят, легко найти работу, но родители Кагена пришли от этой идеи в ужас; просил у директора пансиона прибавки — тот отказал. Милева — Элен Савич: «Маловероятно, чтобы в ближайшее время у нас уладилось… Мой возлюбленный имеет очень злой язык и к тому же еврей». И тут наконец Марсель Гроссман сообщил, что есть вакансия в патентном бюро и Альберта точно возьмут. В 1936 году Эйнштейн вспоминал: «В каком-то смысле это спасло мне жизнь; я бы не умер, конечно, но зачах бы духовно». И следом — письмо от самого директора бюро Галлера.
Милеве, 11 декабря: «Скоро ты станешь моей счастливой маленькой женушкой, вот увидишь. Все наши трудности позади. Только сейчас, когда у меня с плеч свалился этот ужасный груз, я понимаю, как сильно я тебя люблю. Скоро я обниму мою Долли и представлю ее всему свету. Меня трясет, я прыгаю от радости, когда думаю об этом. Я даже больше рад за тебя, чем за себя. Вместе мы будем счастливейшими людьми на Земле». 12 декабря: «Я доволен нашей Лизерль, которую втайне от Долли продолжаю считать Ганзерлем». 13 декабря: «Единственная проблема в том, как нам оставить нашу Лизерль с нами. Я не хочу ее никому отдавать. Посоветуйся с папой, он опытный человек и знает свет лучше, чем твой бестолковый Джонни… Пожалуйста, не поите ее коровьим молоком!» Картер и Хайфилд: «Более серьезным тоном он упомянул о ребенке только один раз, причем слова его носят достаточно зловещий характер. „Нам осталось решить только одну проблему, как оставить нашу Лизерль при нас“. Слова Эйнштейна написаны в нетипичной тональности и кажутся неискренними. Они служат намеком, что он уже сделал выбор (не в пользу ребенка) и хочет, чтобы другие его поддержали».
То есть человек прямо пишет: хочу оставить, а биограф делает вывод: не хочет. Но почему, собственно, они должны были от ребенка отказываться? Незамужние рожали, чай, не XIX век, тем более что они собирались пожениться. С другой стороны, в те времена все еще было обычным делом отдать ребенка кормилице или, если хотели скрыть незаконное рождение, замужней родственнице, объявив, что та родила, а потом подросшего ребенка забирали, представив каким-нибудь племянником; возможно, Милева с Альбертом такой вариант обсуждали.
19 декабря Альберт писал Милеве, что с Кляйнером все хорошо, тот рекомендует опубликовать работу об электродинамике движущихся тел (об эфире, скажем проще). «Вскоре ты станешь моей „студенткой“ снова, как в Цюрихе… Когда ты будешь моей маленькой женушкой, мы будем вместе прилежно заниматься наукой и потому никогда не превратимся в двух старых обывателей, так ведь? Моя сестра показалась мне на этот раз непроходимо глупой. Только не становись похожей на всех на них — это было бы невыносимо. Ты всегда должна оставаться моей колдуньей и моим сорванцом… Все, кроме тебя, кажутся мне чужими, они словно отделены от меня невидимой стеной».