Мне тоже надо так научиться, наивности и простоте, ведьма же в самом деле, даже больше моего хочет, чтоб вся эта беда кончилась. И стала ли бы она так возиться, если б просто хотела в жертву меня принести?
Не знаю, но проще думать, что нет. Что толку гадать и придумывать, почему она может быть врагом, если она может быть другом?
Встаю, иду, сажусь на табурет.
Бабка снова завыла, забормотала, запричитала, непонятно и невнятно. Идет по кругу, зажигает светильники, ароматное пламя поднимается вверх. Сгущаются сумерки, тень деревьев густеет, горят огоньки, хрипло стонет-воет старая волчица...
За окном ночь, луны не видно, но вдали воет волк. Маленькая лампада горит рядом, я сижу голышом рядом с кроватью и пою колыбельную.
На кровати ― Красавчик, тоже нагишом, в свете лампады поблескивают мышцы, густые черные волосы черным пятном-облаком лежат на подушке.
― Привет тебе, ― пою я колыбельную, ― Кто ты, и зачем явился в наш мир?
― А, девочка-припевочка! ― молчит он в ответ. Спит, ― Я пришел потому, что не мог по-другому, меня сожрали бы, если б я не ушел. Ничего личного.
― Кто охотится за тобой? ― пою я дальше.
― Неужели ты и твои новые друзья хотят влезть в мою драку? ― смеется Красавчик и спит.
За окном волк стонет-плачет, жалуется луне на сгоревшую больницу, на демонов, вырывающих души из хороших людей... Еще на что-то, чего я не понимаю, что-то о том, что вот придут еще кто-то и вообще могут кровавую баню устроить в городу...
― Ты вынес тело из пожара и отдал нам, чего ты хочешь за это? ― пою я.
― Твой любовник? ― спит Красавчик, ― Тебе подойдет. Совет тебе скажу, раз ты так душевно поешь ― беги, беги, малютка-проститутка. Беги быстрее, но не далеко, а то враги тебя догонят, а я нет.
В тишине ночной таверны слышен скрип ― ворочается в кровати папаша, не спится ему, пьяному. Слышу, как он встает, как скрипит башмаками по лестнице.
Красавчик улыбается во сне.
― Хватит болтовни, ― сопит он тихонько, ― Ничего мне от вас не надо, просто сыграйте свою роль. Потом сочтемся. А сейчас иди сама спать, только тело то, что я из пожара вынес, не насилуй, потерпи. Лучше тоже колыбельную ему спой, ты хорошо поёшь.
Тут дверь тихонько приоткрывается, совсем бесшумно.
Она же скрипела всегда, почему бесшумно?
Заглядывает папаша.
― Крыска, иди сюда, он все равно спит, а мне не спится! Идем со мной, потом к нему вернешься!
Папаша шепчет хрипло, я вижу, что он возбужден, между ног, на штанах ― здоровенный бугор.
Опять будет слюнявить, сиськи мять, кусать и бить... Опять все тело в синяках будет...
Нет! Я же больше не проститутка! Я...
Вижу, что лицо папаши плывет в свете лампады, размывается. У папаши-то, рожки на голове, и пятачок свиной. Сущность его подлинная вылазит?
― Крыска, брось ты этого, ничего не будет, иди со мной, я тебя ублажу, а то он, видишь, спит, не шевелится!
Спускает штаны, я вижу, что там у него громадный, шевелящийся змей. Толстый, чешуйчатый, отвратительный.
Сил нет, змей смотрит на меня, тянет к себе. Волк за окном воет где-то далеко-далеко, его почти что и нету.
Сейчас я встану и пойду... и змей вонзится в меня, и пожрет мои внутренности, и...
Опираюсь на край кровати, и вдруг он отламывается. В руке остается длинная суковатая палка, которой я грозилась ведьму по затылку погладить, если она дурить станет.
― Прочь! ― пою я колыбельную. Красавчику пою, и старухе, и Грише, которого вслух тут нельзя называть. Поднимаю палку и замахиваюсь на папашу-чудовище.
Тот не отходит, но комната увеличивается, растет, и он оказывается очень далеко.
Змей шипит беззвучно, я вижу, как он бессильно скалится, как с клыков капает ядовитая слюна. Но он уже далеко ― на самом краю поляны, на самом краю леса.
А я не в комнате, а на табуретке посреди поляны.
И не палка я меня в руке, а Гриша меня держит за руку.
Стоит рядом ровно, не дрожит, не качается, рука твердая, сильная и теплая, не отпустит меня ни к какому змею... Удержит.
Удержал.
Мальчик
Едем, быстро и лихо, но мне не страшно. Эйты словно бы стоит рядом и чуть поддерживает, направляет, помогает.
Выезжаем на дорогу в город, едем-едем, огибаем троллейбус, проезжаем мимо светофора...
Ой, мамочки, я же забыл притормозить на красный! Хорошо, что та тетка успела отскочить. В зеркало вижу, как она упала на асфальт, лежит, приподнялась и вслед мне ругается.
Где тут вообще тормоза? Я и забыл вовсе.
Еще и машинка совсем другая ― брат показывал на жигуле, а тут японец какой-то.
― Спокойно, Юрка, не нервничай, ― говорит Эйты, и становится легче. Ничего же плохого не произошло, тетка отскочила, может, маленько попу ушибла, когда на асфальт свалилась.