Воронья налетело, воронья... Откуда они тут? Я их не звал.
Настораживаюсь, но вида не подаю. Спокойно отодвигаю гнилую дрянь, открываю дверцу. Вот он, мой эликсир. Только я не сразу беру, жду.
И слышу, как разом зашелестели крылья всех сотен ворон вокруг.
Влип, мать его!
Сотни ворон разом разевают черные клювы и орут:
- Балгарзаз, ты нарушил приказ!
Водитель Легионов!
- Нарушил приказ!
Я могу все объяснить, но никто не слушает. Я отдан на растерзание легиону, и вот он на серых крыльях мчит ко мне.
- Нарушил приказ!
Моё убежище, мой дом - все лопнуло, разрушено!
Водитель Легионов даже не выслушал меня! Как же так?
А ведь все, что я делал, было по делу! Я уже почти добился успеха - там, в реальности, ждут два пьяных лейтенанта на танке, осталось лишь врезаться и...
В меня врезается первая ворона. Бью тварь бутылкой эликсира, она отлетает, смятая и бесформенная, но на груди остается дыра там, куда ударил клюв.
Легион.
Паника заливает мысли. Нет! Нельзя паниковать, паника - гибель!
Растерзают на миллионы кусочков, сожрут, поглотят, уничтожат!
Сквозь испуг пробивается спасительная мысль, безумная, так нельзя делать, но некогда колебаться! Надо делать хоть что-то - и я блюю, выпуская душу надзирателя на волю.
Ха!
Голая душонка мага, беззащитная и сладкая, она мечется, бежит среди ворон Легиона, визжит - сперва от радости, вырвавшись из моей утробы, потом от ужаса, когда понимает, что не надолго.
А я бросаюсь бежать в другую сторону.
Легион разделяется, большинство гоняется за магом, но кое-кто все же чешет за мной. Много кто. Больше, чем я мог бы одолеть, и я убегаю.
- Начальник! - ору на бегу, - Начальник, выслушай хотя бы!
Не слышит.
Да и когда у нас слушали оправдания? Нельзя оправдываться, кто оправдывается - тот убегает, а кто убегает - тот жертва, его можно кушать... но сила не на моей стороне, и что остается?
Убегаю и оправдываюсь.
- Я уже почти поймал его, о Водитель Легионов! - верещу я, и самому противно, так жалко выходит. Я б такого точно не слушал, а слопал бы, только хруст стоял бы...
- Я... Еще немного, и я поймаю его...
И тут...
Да вот же он!
Почти рядом со мной открываются Врата, и появляется вся компания - мальчик-Юрочка, доктор недоеденный и девка его! И даже кот тут, скотина меховая...
А я-то думал, он в поезде...
Давно прогрохотал по рельсам поезд.
Защебетали птицы, роса покрыла броню танка бисером, а затем и высохла.
Проехал еще один поезд.
Лучи солнца заглянули в открытый люк, и оттуда послышалась возня и, наконец, вылез Санька. Гимнастерка заблевана, под глазами мешки, сам бледен, глаза красные...
Офицер...
- Мать его... - он смотрел вокруг с детским недоумением и обидой, - Генка, кой черт нас сюда принес?
Мальчик
Я надеюсь, что конец близок.
Еще немного, еще капельку...
Мама подошла, и я замер. Не знал, что делать.
Мне ужасно хотелось броситься к ней, обнять, прижаться к ней и плакать. Мама...
Мама всегда поможет, всегда защитит...
Но...
Эйты... он ведь со мной...
А он... Не, я не верю, что он такой злобный, как другие демоны. Он в чем-то хороший. Сильный и смелый, может показать много классных штук...
Но все же, почему-то мне не хочется с ним вместе к маме подходить.
Да и он, кажется, согласен.
Он сейчас очень занят, его мысли пляшут в безумном ритме.
Он сказал Григорию Ефремовичу, что видит мир потоками событий, и я улавливаю эхо этого. Странный вид.
Вот например, сказал я про Ли, что она “Крыска”... и сразу три ручейка побежало. Она мне ответила, она что-то подумала, а еще Григорий Ефремович услышал и тоже что-то подумал. И то, что я сказал, словно ударило их обоих, но по разному, и от этого удара они словно ближе стали друг другу, крепче слиплись... Когда я подглядывал сквозь стену, они друг друга видели и стеснялись. Боялись себя, боялись других... А сейчас прямо реально - одна душа на двоих, и от моего удара только крепче стала!
Только я не хотел их бить.
Меня Эйты... нет, он не обманул, но все же я причинил боль и Ли, и Григорию Ефремовичу.
И поэтому не хочу я с ним к маме подходить.
К тому же, опасно это может быть. Для нее опасно. Я уже большой, я понимаю, что тут дело такое, что мама не поможет. Не накричит на обидчика, не заступится перед взрослыми...
А если и заступится, то скорее сама погибнет, и от этой мысли мне холодно и очень плохо.
“Не стоит недооценивать материнскую любовь”, - говорит мне Эйты. Я не спорю, молчу. Если с ним спорить, он легко убедит меня в чем угодно...
Он слышит мои мысли, он спрятал меня от ее взгляда... он сказал, что надо купить, и теперь молчит.