Вижу, как Григорий Ефремович, беседует о чем-то с тетенькой... А тетенька одета в одни ленточки и кожа у нее смуглая и блестит...
Григорий Ефремович вертит в руке свою слушалку, то положит её, то возьмет. И лицо у него странное ― то краснеет, то бледнеет, и пот на лбу, словно бы кондиционер у него в кабинете не работает. А тетенька сидит ко мне спиной, и непонятно, что она говорит. Но, похоже, что Григорий Ефремович... Ну, это...
― Может, нехорошо подглядывать?
― А у вас разве так принято ― ходить в одних ленточках? И в кабинете у врача трахаться?
― Ну... Но это ж наверное... ну, есть такие девушки, нехорошие...
― Проститутки, я знаю. У нас такие тоже есть. Только заметь ― эта одета совсем необычно, и смуглая, как нездешняя.
― Что ты имеешь ввиду?
― Пока ничего. Я хочу глянуть на её лицо.
Молчу. Лицо горит, не знаю, куда девать глаза. Григорий Ефремович, похоже, тоже не слишком рад, что эта девушка у него сидит. Или чему-то другому не рад.
Я думал, что трахаться приятно... А они оба напряженные сидят, как будто драться собрались, только непонятно с кем.
Наконец, девушка закончила рассказывать что-то, и Григорий Ефремович встает. Думает о чем-то, рукой глаза трет. Сам себя за волосы вверх тянет.
Девушка встает и перед ним на колени опускается. Снизу вверх на него смотрит, испуганно и умоляюще.
И чувствую, что Эйты словно бы назад отходит. И стена густеет, и перестает быть прозрачной.
― Ну, все, я лицо увидел, можно обратно возвращаться.
― А что ты хотел увидеть-то?
― Лицо, я же говорю. Эта девушка ― из того же мира, откуда я сбежал. И сама она сюда никак не попала бы, её сюда забросили по моему следу. Правда, выбор странный. Она ведь и в самом деле простая проститутка из придорожной таверны... Значит, ― продолжает он явно задумчиво, медленно, ― два варианта. Либо она как-то случайно проскочила, зацепившись за ту связь... Либо это какой-то хитрый план.
Защелкиваю дверь, быстро возвращаюсь обратно. Кажется, никто меня не заметил.
Ложусь передохнуть. Устал, в самом деле, как будто на даче всю картошку один сажал...
Руки болят, ноги отваливаются. Ложусь.
Эйты тоже затих, думает свои странные мысли. А мне вдруг становится страшно. Значит, за ним могут прийти? Вот такое чудовище?
Выглядываю в окно. Да ну, глупости. Не может сюда такое чудовище явиться. а если и явится, его сразу из пушки застрелят.
Смотрю, как ходят прохожие, как подъезжают машины...
Вижу, как недалеко от крыльца паркуется маленькая, современная малолитражка, отсюда не видно, что за марка, но по виду ясно, что как с рекламки чего-то экономичного, современного и простого... И из нее выходит древняя старушенция. Вот это фокус, ни за что бы не подумал. Следом выскакивает кот, здоровенный, рыжий.
Обводит глазами окна и вдруг ловит мой взгляд.
Отскакиваю от окна, падаю в кровать.
― Что случилось? ― Эйты встрепенулся, всполошился и кажется, даже мысленно меч достал.
― Ты видел?
― Что?
― Старуха подъехала... с котом...
― Напрягись еще раз и скажи слова...
Сказал. Выглядываю в окно.
Никого. Только машинка, оранжевая, блестящая, маленькая, припаркована рядом с крыльцом.
И кот, похожий на старухиного, на газоне улегся.
Дремлет.
Нет, не дремлет.
Неуловимо и незаметно перемещается в сторону голубя, который беспечно клюет какой-то мусор на дорожке.
Девушка
Думала-думала, и решила теленку все рассказать, как есть. Слишком тут у них необычно, начну врать, попаду совсем в странное. Лучше не врать, а то запутаюсь и сама себя обману.
Ну, то есть, как “не врать”? Я не стала, ясное дело, рассказывать про папашу моего, и что он меня продавал на потрахаться всем подряд, а в конце продал... Кто знает теленка моего? Выгонит еще грязную шлюху.
Рассказала про колдунов, что меня в жертву принести хотели, про то, как кровь на колдовской рисунок попала и я оказалась тут.
Теленок призадумался.
Ну, то есть, он сперва морду мою платком протер, потом куда-то привез, велел тихо сидеть, провел в комнату свою... Похоже, тут он не совсем главный, но тоже немножко начальник. А здание богатое ― высокое, внутри все светлое, просторное, светильники странные под потолком висят ― огня нет, но светятся ярко.
Провел он меня, значит, в свой кабинет, лицо умыл, какой-то шипучей жидкостью промыл все, потом чем-то там смазал... Полечил, значит.
Не волшебник, но лекарь. Что не волшебник, это, пожалуй, хорошо. Конечно, те и лечат быстрее, и поняли бы меня легко, как это я с той площадки над обрывом сюда перенеслась... Но волшебники ― тот еще народ. Непонятно, чего хотят, и чем для тебя это кончится. Можно этак снова в клетку угодить, и на жертвоприношение...