Соответствующие тесты подтвердили диагноз. Медики пришли к выводу, что никакой непосредственной опасности для жизни президента нет и что ему следует некоторое время отдохнуть. Каково же было удивление окружающих, включая жену, когда отворилась дверь спальни и к сотрудникам Белого дома, консультировавшимся с врачами, вышел пациент, заявивший, что ему пора собираться на официальный ужин. Президент говорил замедленно, с огромным трудом произносил слова. С невероятным трудом удалось уговорить его отправиться в постель. Врачи встревожились — поведение Дуайта показалось им неадекватным.
Но инсульт действительно оказался легким, и уже через день речь стала восстанавливаться, Дуайт недолгое время сидел за мольбертом, а в конце недели отправился в Геттисберг{761}. К середине следующего месяца с санкции врачей он полностью возвратился к работе.
И всё же последствия инсульта сказывались до конца жизни. Говоривший всегда очень четко, по-военному кратко и стройно, Дуайт теперь испытывал беспокойство, когда приходилось произносить длинные речи, особенно по написанному тексту. Он обнаружил странную вещь — в длинном слове он иногда менял местами слоги. К счастью, англо-американский лексикон состоит преимущественно из одно- и двусложных слов. Поэтому слушатели, как правило, ничего не замечали. По крайней мере до появления мемуаров Эйзенхауэра, в которых откровенно рассказывалось об этом{762}, ни в одном из источников такие сведения не появлялись.
Возможно, этот дефект речи вкупе с общей усталостью, накопившейся в результате десятилетий напряженной работы, давали себя знать. Эйзенхауэр стал более раздражительным, иногда выходил из себя, покрикивал на собеседников. Всё чаще он говорил, что слишком стар для руководства страной, что напрасно согласился на второй срок президентства. В целом он стал вести себя несколько менее уверенно, чем ранее, что, в отличие от дефекта речи, подмечали сотрудники и вездесущие журналисты.
Но в основном Эйзенхауэр продолжал держать в своих руках исполнительную власть, не допускал, чтобы окончательные решения по ответственным вопросам принимались без его санкции.
Между тем в последние годы его президентства стали намечаться первые признаки реального смягчения международной напряженности, особенно в области испытаний ядерного оружия, остановка которых рассматривалась как первый шаг к сокращению стратегических вооружений.
Связано это было с тем, что с конца 1957 года советская сторона начала выступать с мирными инициативами. 10 декабря Москва предложила установить трехгодичный мораторий на ядерные испытания и провести по этому вопросу встречу на высшем уровне. Эйзенхауэр ответил, что готов участвовать во встрече, но ее должно предварять совещание министров иностранных дел. Явное стремление отсрочить встречу было связано с двумя обстоятельствами. Во-первых, новый британский премьер-министр Гарольд Макмиллан совсем недавно дал санкцию на проведение испытаний ядерного оружия, и было ясно, что сразу отменить их он не сможет. Во Франции ядерное оружие было только что создано и, естественно, требовались его испытания. Во-вторых, Эйзенхауэру всё еще не была до конца понятна расстановка сил в советском руководстве. Письмо с предложением о прекращении испытаний было подписано главой правительства Булганиным, тогда как, судя по всему, реальной властью уже обладал Хрущев. Ситуация прояснилась, когда 27 марта 1958 года было объявлено об отставке Булганина и назначении на пост главы правительства Хрущева при сохранении за ним поста первого секретаря ЦК КПСС.
Первый демонстративный международный акт последовал почти немедленно: 31 марта Хрущев объявил об одностороннем прекращении ядерных испытаний. Хитрость состояла в том, что большая серия советских испытаний только что была завершена, тогда как в США соответствующие испытания только намечались. На пресс-конференции 2 апреля Эйзенхауэр отмахнулся от вопроса по поводу предложения Хрущева: «Я считаю, что это трюк, и не думаю, что его следует серьезно воспринимать; каждый, кто тщательно это изучит, поймет»{763}.
И всё же с советскими предложениями приходилось считаться, тем более что сам Эйзенхауэр стремился к прекращению испытаний. Консультативный комитет по науке заверил его, что можно создать такую систему контроля, которая сможет зафиксировать ядерный взрыв силой более двух килотонн (в десять раз слабее бомбы, сброшенной на Хиросиму).
После тщательных консультаций с госсекретарем Даллесом, который на этот раз выступил за проведение серьезных переговоров о прекращении ядерных испытаний, Эйзенхауэр 28 апреля направил Хрущеву письмо о согласии на переговоры. Вскоре в Женеве были начаты переговоры СССР, США, Великобритании и Франции о запрещении испытаний ядерного оружия. Со временем они, казалось, зашли в тупик, ибо США настаивали на принципе «открытого неба», а советские представители объявляли его узаконенным шпионажем. Вслед за этим советская сторона стала настаивать на введении права вето в комиссиях, которые будут проверять данные о ядерных взрывах. США выдвинули требование об увеличении числа контрольных постов. Несмотря на эти пробуксовки, в 1959–1960 годах Великобритания, СССР и США соблюдали мораторий на ядерные испытания, а проводила их только Франция (с зарядами небольшой мощности).