Эйзенхауэру докладывали о непорядках в войсках, и сам он наблюдал факты безответственности, чреватые поражениями и потерями. Во время одной из инспекционных поездок он обнаружил, что воинская часть, занявшая позицию за два дня до его приезда, всё еще не установила мины перед своим расположением, а офицеры разрешали солдатам отправляться для развлечения в соседние деревни, откуда они возвращались не только вдрызг пьяными, но часто и подхватившими венерические болезни.
Пятнадцатого января 1943 года командующий направил в войска инструктивное письмо с очередным выражением глубокой озабоченности низким уровнем дисциплины и подготовки к сражениям. В письме указывалось: «По поводу каждого нарушения, начиная с того, что солдат не отдал честь или явился в не полностью застегнутой рубашке, и завершая серьезными проступками, должны быть приняты немедленные меры; дисциплинарные меры должны быть приняты против офицеров, допустивших такие нарушения». В войсках, не находившихся на передовой, стали проводиться учебные походы на расстояние до 25 миль (больше 43 километров) с полной боевой выкладкой и без длительного отдыха. «Ошибки, совершённые во время маневров два года назад, теперь повторяются на поле боя — почти без каких-либо вариаций, но на этот раз ценой является человеческая жизнь вместо наложенного взыскания»{244}.
Между тем 14 февраля германские бронетанковые силы в Тунисе перешли в контрнаступление. Войска генерал-майора Фриденделла, застигнутые врасплох, начали отступать. Немцы стремились занять гористый район Кассерин, за которым лежало обширное ровное неукрепленное пространство. Хотя англичане и американцы оказывали отчаянное сопротивление, 21 февраля немцам удалось занять Кассеринский перевал.
Маршалл не обвинял Эйзенхауэра в неудаче, постигшей американскую армию, понимая, что зависела она от многих причин и лишь в последнюю очередь от главнокомандующего, который осознавал недостатки своих войск и стремился их преодолеть. Начальник штаба лишь попросил его дать анализ общего положения на театрах военных действий. В ответ Дуайт написал подробный аналитический обзор, в котором, в отличие от многих других военачальников Второй мировой, дал объективную оценку роли Восточного фронта. Обращая внимание, что незадолго до этого Красная армия перешла в наступление под Сталинградом, он напрямую связывал с ним перспективы кампании в Северной Африке: «Если наступление Красной армии окажется неэффективным, немцы смогут обеспечить численное превосходство над войсками союзников на африканском театре военных действий»; в случае же его успеха вынуждены будут отзывать свои войска, что станет «большим преимуществом для африканского театра». Эйзенхауэр заключал, что без учета развития событий на Востоке «быстрое решение принять невозможно»{245}.
Несмотря на немецкое наступление, Эйзенхауэр был убежден, что, добившись тактического успеха, армия Арнима не сможет развить его. В то же время американские войска приобрели опыт, который, был убежден командующий, успешно использует в предстоящих сражениях. Возможно, оптимизм был слегка преувеличенным, но Дуайт подбадривал себя, а вместе с тем и своих начальников. Он писал Маршаллу: «Солдаты теперь рассержены и готовы сражаться… Все наши люди от самого верхнего до самого нижнего уровня поняли, что это — не детская игра, и вполне готовы заняться делом»{246}.
Почувствовав себя вновь в своей тарелке, Эйзенхауэр принял дисциплинарные меры. Первой было увольнение генерала Фриденделла, допустившего сдачу перевала, и назначение вместо него верного и храброго до авантюризма Паттона.
Скорее всего, именно с этого времени осторожному и уже научившемуся дипломатничать Эйзенхауэру пришлось начать «внутреннюю войну» с частью высшего британского командного состава, представители которого считали, что он ущемляет их права, приписывает их победы американцам и т. п. В некоторых случаях это соответствовало действительности. И Эйзенхауэр, с одной стороны, и Брук и Монтгомери — с другой преувеличивали свои заслуги, а вслед за ними британские и американские журналисты, а после войны и историки решительно «вступали в бой», защищая «честь и доблесть» собственной страны. К сожалению, к ним «примкнул» и такой авторитетный исследователь, как С. Амброз, который в биографии Эйзенхауэра непомерно большое внимание уделил его конфликтам с Монтгомери, не ставя под сомнение, что во всех этих случаях был прав именно главнокомандующий.