Еще одно проявление уникального внимания состояло в том, что Сталин извинился перед ним за действия Красной Армии в апреле 1945 года, когда она наступала на Берлин, а не на Дрезден, как Сталин обещал Эйзенхауэру. Эйзенхауэр сообщал Маршаллу: "Сталин детально разъяснил военные причины, которые привели к изменениям планов в последнюю минуту, но согласился, что у меня есть право не верить ему и обвинять его в неискренности" *41.
Эйзенхауэр произвел на Сталина сильное впечатление. Русский диктатор долго беседовал с ним, подчеркивая, что Советский Союз чрезвычайно нуждается в помощи США для восстановления военных разрушений. Он сказал, что русские нуждаются не только в американских деньгах, но и в американских специалистах и технической помощи. Доброжелательный ответ Эйзенхауэра привел Сталина в хорошее расположение духа. Когда Эйзенхауэр ушел, Сталин сказал Гарриману: "Генерал Эйзенхауэр — великий человек, и не только из-за своих военных свершений, но и как гуманный, дружелюбный, добрый и искренний человек. Он не грубиян, как большинство военных" *42.
Сталин, в свою очередь, произвел большое впечатление на Эйзенхауэра. Эйзенхауэр сказал корреспонденту "Нью-Йорк Таймс", что Сталин был "милостив и добр" и что Эйзенхауэр чувствовал везде "атмосферу искреннего гостеприимства". На пресс-конференции в Москве он заявил: "Я не вижу в будущем ничего такого, что помешало бы России и Соединенным Штатам стать близкими друзьями". Но еще во время его пребывания в Москве на Японию были сброшены две атомные бомбы, и он тут же увидел непосредственную угрозу дружественным отношениям. "До использования атомной бомбы, — сказал он журналисту, — я бы ответил "да", я уверен, что мы сможем сохранить мир с Россией. Теперь я не знаю. Я надеялся, что в этой войне атомная бомба не будет использована... Люди повсюду испуганы и обеспокоены. Никто не чувствует себя в безопасности" *43.
11 ноября 1945 года Эйзенхауэр вылетел в Вашингтон. Он выступил перед сенатским комитетом по военным вопросам, а потом поехал на поезде вместе с Мейми в Бун, штат Айова, в гости к ее родственникам. Сразу после приезда Мейми попала в больницу с воспалением легких. Несколько дней спустя, убедившись, что Мейми "на пути к выздоровлению", он вернулся в Вашингтон и снова выступал на заседаниях различных комитетов Конгресса.
20 ноября Трумэн принял отставку Маршалла с поста начальника штаба армии США и назначил на его место Эйзенхауэра. Эйзенхауэр тем временем тоже слег, как он сам выражался, "от слишком частых выступлений", а на самом деле от пневмонии. Тем не менее он нашел в себе силы полететь в Чикаго и выступить там на собрании Американского легиона на тему послевоенной обороны, затем вернуться в Вашингтон и снова отвечать на вопросы конгрессменов. 22 ноября врачи уложили его в больницу в Уайт-Салфор-Спрингс. Он находился там почти две недели. Вышел он оттуда 3 декабря, именно в этот день он и приступил к исполнению обязанностей начальника штаба. Как он написал Сведу Хазлетту в письме, продиктованном им в больнице: "Работа, к которой я теперь приступаю, является исключительно исполнением долга" *44.
Если пост руководителя оккупационных сил в Германии был неблагодарным и неприятным, то роль начальника штаба американской армии во время ее демобилизации нравилась Эйзенхауэру еще меньше. Эйзенхауэр справедливо предвидел бесконечные битвы с другими членами Объединенного комитета начальников штабов по вопросам общей военной подготовки и унификации военных служб и сражения с Конгрессом по вопросам демобилизации, а также размеров и мощи послевоенной армии. В этих конфликтах он выступал не верховным командующим, имеющим перед собой единственную цель, а одним из равных в Комитете начальников штабов и просителем в его делах с Конгрессом. На каждом важном фронте он был вынужден уступать, чтобы не быть уволенным; контраст между полной победой, которую он только что одержал в Германии, и конвульсивными сражениями и компромиссами, которые он вынужден был терпеть как начальник штаба, был поразительный. Неудивительно, что вскоре после вступления в новую должность он писал своему сыну Джону: "[Пентагон] — плачевное место по сравнению с театром войны" *45.