Макартур не уволил Эйзенхауэра по одной простой причине — он в нем нуждался. Эйзенхауэр обеспечивал его связь с Кезоном, он был его "глазами и ушами", наблюдая за тем, что происходит в различных частях и лагерях, он был управляющим его хозяйством, составителем его речей, писем и докладов. Макартур знал, что Эйзенхауэр практически незаменим, и, часто повышая голос на Эйзенхауэра, он столь же часто находил повод щедро похвалить его. В типичной для него рукописной заметке, посвященной работе Эйзенхауэра над политическим докладом, Макартур писал: "Айк, это превосходно во всех отношениях. Тут ничего не надо поправлять. Язык настолько простой и ясный, что не оставляет места для двусмысленностей, и в то же время такой гибкий, что обеспечивает успешную реализацию предложений". Кезон также выражал Эйзенхауэру признательность за помощь. Когда Эйзенхауэр написал речь для Кезона, президент прислал ему записку: "Превосходно. Вы прекрасно выразили мои мысли и выразили их лучше, чем я смог бы это сделать сам" *32.
Так что, несмотря на сильное желание служить в американской армии, несмотря на безрадостную жизнь, несмотря на стычки с боссом, Эйзенхауэр не имел шансов покинуть Филиппины. Макартур никогда бы не принял его просьбы о переводе, он даже не позволил бы ему сделать такой официальный запрос или же включить его в личное досье.
Но были и радости. Прибавка к зарплате, новая шикарная квартира, хорошая школа для Джона, и, наконец, в июле 1936 года вместе с остальными выпускниками его года Эйзенхауэру присвоили звание подполковника.
В сентябре 1939 года началась вторая мировая война. Эйзенхауэр, для которого война означала продвижение по службе и который всю жизнь готовился именно к ней, воспринял ее начало как катастрофу. В день объявления войны он писал Милтону: "После многих месяцев судорожных усилий умилостивить и задобрить безумца, правящего Германией, Британию и Францию загнали в угол, из которого они могут выбраться только с боями. Это печальный день для Европы и всего цивилизованного мира — хотя долгое время казалось странным называть мир цивилизованным. Если война... будет... долгой и... кровавой... тогда, я думаю, остатки наций, вышедших из этой войны, будут мало похожи на те, которые вступили в нее".
Он боялся, что коммунизм, анархия, преступность и хаос, потеря личных свобод и страшная нищета "поразят области, затронутые боями". Он утверждал, что едва ли возможно, чтобы "люди, гордо называющие себя интеллигентами, могли смириться с таким положением вещей". Он клеймил Гитлера, "дорвавшегося до власти эгоцентрика... сумасшедшего преступника... абсолютного правителя восьмидесяти девяти миллионов людей". И предсказывал: "Если только [Гитлер] не завоюет весь мир грубой силой, окончательным результатом войны будет развал Германии" *33.
Позиция Эйзенхауэра резко отличалась от точки зрения его друга Пэттона, который писал в 1940 году Эйзенхауэру: "Снова благодарю тебя и надеюсь, что мы снова будем вместе в долгой и кровавой войне" *34.
После завоевания немцами Польши наступила пауза, и вермахт, и западные союзники наблюдали друг за другом через линию Мажино. Эйзенхауэр признался Леонарду Джироу в октябре 1939 года: "Эта война меня поражает... Совершенно очевидно, что ни та, ни другая сторона не желает атаковать сильно укрепленные линии. Если фортификация вкупе с современным оружием дала обороне такое громадное преимущество над наступлением, то нас снова отбрасывают в позднее средневековье, когда любая армия в укрепленном лагере чувствовала себя в полной безопасности. Что же, — спрашивал Эйзенхауэр, — делать?" *35.
К этому времени Эйзенхауэр уже знал дату своего возвращения в США — 13 декабря 1939 года. Макартур попытался уговорить его остаться. Кезон тоже, он предложил ему незаполненный контракт со словами: "Мы порвем старый контракт. Я уже подписал новый, здесь не заполнена только графа вашего вознаграждения. Заполните ее сами". Эйзенхауэр поблагодарил его, но предложение отклонил, пояснив, "что никакие деньги не изменят моего решения. Вся моя жизнь посвящена только одному, моей стране... моей профессии. Я хочу быть там на случай, если произойдет то, чего я опасаюсь" *36.
Пароход отплыл в полдень. К Рождеству 1939 года Эйзенхауэры были на Гавайях; Новый год они отпраздновали в Сан-Франциско. Их четырехлетняя филиппинская одиссея закончилась.
Во время путешествия и после прибытия в Калифорнию Джон обсуждал с отцом будущее. Ему было семнадцать лет, и он обдумывал возможность поступления в Уэст-Пойнт. Эйзенхауэр старался не подталкивать его в этом направлении (впрочем, Джон знал, что обрадует отца, если станет слушателем военной академии), но хотел убедиться, что молодой человек понимает, на что идет.