Маршалл окружил себя людьми острого ума, которые занимались реализацией возможностей, а не выискиванием трудностей.
Эйзенхауэр во всех отношениях соответствовал требованиям Маршалла. Уже будучи верховным главнокомандующим и президентом, он сам при подборе людей использовал критерии Маршалла.
Первые три месяца 1942 года оказались очень тяжелыми для Эйзенхауэра. До 7 февраля он жил вместе с Милтоном и Элен в Фоллс-Чёрче, штат Виргиния, но дома в дневное время он так и не увидел. Водитель приезжал за ним еще до рассвета и увозил его в кабинет на Конститьюшн-авеню, а возвращался он в пол-одиннадцатого вечера или позднее. Обед он проглатывал прямо за столом, очень часто он состоял из сосиски и кофе. Когда он возвращался в Фоллс-Чёрч, Элен готовила ему ужин, а он будил своего племянника или племянницу и беседовал с ними перед тем, как уйти спать самому. Всегда внимательный, он присылал Элен цветы, если не успевал прийти на званый ужин, и не забывал заказать рождественские подарки для детей.
Но Эйзенхауэр очень скучал по Мейми и был очень рад, когда она в феврале приехала в Вашингтон и сняла маленькую квартиру в отеле "Уордмен-Парк". Мики, который пригнал семейный "крайслер" из Техаса, был потрясен, увидев Эйзенхауэра: "Таким усталым я его еще никогда в жизни не видел; у него было очень усталое лицо и столь же усталый голос"*4. Характерная деталь — 22 февраля Эйзенхауэр отметил, что воскресный обед в честь двух китайских деятелей оказался "самым долгим периодом пребывания вне рабочего кабинета в дневное время за те десять недель, которые я провел здесь"*5.
Частично напряжение объяснялось характером его работы. Он хотел быть в поле, среди войск, а не за столом. "Боже, как я ненавижу работать в условиях, когда я завишу от других людей", — жаловался он. Рассматривая военный Вашингтон в целом, он отмечал: "Здесь много говорунов и любителей стукнуть кулаком по столу, но очень мало людей дела. Желая произвести впечатление, они объявляют результат заранее, но результат часто не достигается, и говоруны впадают в уныние"*6.
10 марта умер Дэвид Эйзенхауэр. И у его сына едва хватило времени на то, чтобы кратко упомянуть этот факт в дневнике. На следующий день Эйзенхауэр записал, что "война — штука жестокая, она не оставляет времени даже для самых глубоких и святых чувств". В тот вечер он ушел с работы в полвосьмого вечера, "сил больше ни на что не осталось". 12 марта, в день похорон в Абилине, он запер дверь своего кабинета на полчаса, чтобы поразмышлять о своем отце и составить панегирик. Он хвалил отца за "безукоризненную честность, гордую независимость, образцовую сдержанность", а также за его "непоказную, спокойную, скромную" манеру держаться. "Я горжусь своим отцом, — писал Эйзенхауэр, его единственное сожаление состояло в следующем: — Мне было очень трудно выразить глубину моей любви к нему" *7.
Измотанный, злой на свою страну за неподготовленность к войне, злой на Макартура и военно-морской флот за ее ведение, злой на то, что застрял в Вашингтоне, Эйзенхауэр однажды чуть не потерял контроль над собой в присутствии Маршалла. Случилось это 20 марта в кабинете Маршалла. Маршалл и Эйзенхауэр обсуждали какие-то детали присвоения звания одному из офицеров. Вдруг Маршалл наклонился и сказал, что в минувшей войне звания получали штабные офицеры, а не те, кто воевал на фронте, а в этой войне он изменит подобное положение на противоположное.
— Возьмем ваш случай, — добавил он. — Мне известно, что один генерал рекомендовал вас на должность командира дивизии, другой — на должность командира корпуса. Все это очень хорошо. Я рад, что они высокого мнения о вас, но вы останетесь здесь, на своем месте, и все тут! — Переходя к следующему вопросу, Маршалл пробормотал: — Это может показаться жертвой с вашей стороны, но тут уж ничего не поделаешь.
Побагровевший Эйзенхауэр взорвался:
— Генерал, я с интересом ознакомился с вашим мнением, но хочу, чтобы вы знали: мне наплевать на ваши планы повышений в том, что касается меня. Я прибыл на эту должность из действующей армии и стараюсь выполнять свой долг. И я буду здесь, пока вы того пожелаете. Если даже это прикует меня цепью к столу!
Он отшвырнул стул и направился к двери, до которой было десять шагов. Пока он шел к ней, он взял себя в руки, повернулся и ухмыльнулся. Ему показалось, что на губах Маршалла промелькнула улыбка *8.