В следующие две недели Джон постоянно находился при своем отце. Айк уверял Мейми, что "ему нравится быть с ним", что "мы с ним каждый вечер говорим за полночь" и — накануне отъезда Джона — "как я не хочу, чтобы он уезжал!" Но он также признавал, что "очень трудно сказать, доволен он или нет"*43.
По правде говоря, в их отношениях существовала некоторая неловкость. Положение Айка и его постоянная занятость добавляли к обычным трудностям взаимоотношения отца и сына, когда сын вступает во взрослую жизнь. Джон был немного скован и застенчив и чересчур привержен уэст-пойнтским манерам — он отвечал: "Да, сэр!" и "Нет, сэр!" — часто щелкал каблуками и становился навытяжку.
Когда лейтенант Эйзенхауэр предлагал верховному командующему Эйзенхауэру советы из учебников по военным проблемам, генерал хмыкал и восклицал: "Ради Бога, не надо!" Озабоченный военным протоколом, Джон однажды спросил своего отца:
— Если мы встретим офицера старше меня по званию, но младше тебя, как нам себя вести? Должен ли я первым отдать честь?
Раздраженный Айк ответил резко:
— Джон, на этом театре военных действий нет офицера старше тебя по званию и младше меня.
Джон познакомился с Кей и, как почти все другие люди, тут же проникся к ней симпатией. Он отметил ее популярность и то, как спокойно чувствовал себя его отец в ее присутствии. По вечерам он вместе с Батчером играл несколько робберов в бридж против Кей и Айка. Айк очень критично — до удивления — отнесся к игре Джона.
Джон хотел побывать в зоне военных действий. 15 июня отец взял его с собой на самолет, летящий в британский сектор. Вместе с Теддером они доехали до Байе, где находилась штаб-квартира 2-й британской армии и дом Вильгельма Завоевателя, одного из трех людей — кроме Эйзенхауэра и Цезаря, — которые успешно руководили наступлением, требовавшим преодоления Ла-Манша.
Объезжая плацдарм, Джон с удивлением увидел машины, следующие впритык одна за другой, что категорически запрещалось военными учебниками.
— Вы бы поплатились за это, если бы не обладали превосходством в воздухе, — сказал он своему отцу.
Айк фыркнул:
— Если бы я не имел превосходства в воздухе, меня бы вообще здесь не было*44.
Битва за Нормандию шла плохо. Американцы на правом, или западном, фланге воевали на местности, представляющей собой маленькие поля, разделенные зарослями кустарников и валами, да раскисшие дороги. Танки действовать не могли, а пехота медленно продвигалась от одной кустарниковой заросли к другой, преодолевая умелое и решительное немецкое противодействие. На левом фланге Монтгомери обещал взять Кан в первый же день, но не сделал этого и к концу июня. Менее чем через две недели после буйной радости по поводу успехов дня "Д" наступило отрезвление, а вместе с ним и суровое напряжение в англо-американских отношениях вообще и отношениях Эйзенхауэра и Монтгомери в частности.
То, что эти два человека, учитывая их контрастные отличия, должны испытывать трудности в общении друг с другом, можно было предположить с самого начала. Эйзенхауэр был человек общительный, Монтгомери жил изолированно. Эйзенхауэр легко сходился с людьми и все решения обсуждал предварительно со своими подчиненными; Монтгомери обосновался в отдельном лагере, где спал и ел в деревянном вагончике, который захватил у Роммеля в пустыне. Монтгомери писал свои распоряжения от руки и передавал их ниже; Эйзенхауэр дожидался общего согласия в своем штабе и обычно окончательное распоряжение составлял его штабной офицер. Монтгомери сторонился женщин после смерти своей жены, не курил и не пил. Эйзенхауэр был скромен, Монтгомери — скрытен. "Я теперь абсолютно предан своей профессии", — сказал однажды Монтгомери о себе*45.
Он действительно интенсивно изучал науку управления. Чего он не сумел изучить, так это как доводить свои идеи до других. Он всегда говорил с людьми свысока, и снисходительность его была тем выше, чем заинтересованнее он относился к человеку. Его высокомерие обижало даже британских офицеров, а большинство американцев терпеть его не могли. Все в нем раздражало — и его самомнение, и, как описал это один американец, "острый длинный нос и маленькие серые глазки, которые бегали, как кролики в мультфильмах Тербера"*46.
Личностные различия были существенным фактором в напряженных отношениях Эйзенхауэра и Монтгомери, но еще сильнее сказывались их фундаментальные расхождения в вопросах тактики и стратегии. Военная доктрина Эйзенхауэра была прямой и агрессивной. Подобно Гранту в виргинской глухомани в 1864 году, он выступал за постоянную атаку по всему фронту. Он был приверженцем прямого наступления и верил в сокрушительную силу больших армий. Однажды его обвинили в ментальности массового производства, что было верно, но не по существу. Он вырос в обществе массового производства и, как любой хороший генерал, хотел использовать на полях сражения национальную силу.