Чтобы защититься от мрачного настроения и депрессии, Дашкова проводила дни и ночи в работе. Кэтрин описала необычайное трудолюбие и энергию княгини: «Княгиня оригинальна во всем, манера ее речи своеобразна; она все умеет делать — помогает каменщикам возводить стены, собственными руками прокладывает дороги, кормит коров; сочиняет музыку, поет и играет на музыкальных инструментах, пишет статьи, лущит зерно, поправляет священника в церкви, если тот неточен в службе, в своем театре исправляет ошибки актеров; она доктор, аптекарь, ветеринар, плотник, судья, адвокат»[723].
За время пребывания сестер Дашкова вырыла на территории усадьбы пруд и посадила фруктовые деревья — яблони, груши, вишни и сливы. По вечерам в дополнение к своей деловой переписке она писала ученым, друзьям и членам семьи. Ее письма были прямыми, искренними и лишенными какой-либо искусственности или ханжества. Они указывали на большое разнообразие ее интересов, среди которых политика, военное дело, новости, книги, российские и зарубежные издания, наука, медицина и т. д. Часто она писала о своем здоровье, о необходимости пить крапивный сок для лечения постоянного кашля, о простых подробностях повседневной жизни и о природе.
Особенно показательным является одно из писем Дашковой к Кэтрин Гамильтон. Хотя оно не датировано, содержащиеся в нем самооценка и самоанализ были, вероятно, следствием работы княгини над «Записками» 1804–1805 годов[724]. Дашкова защищалась от обвинений в том, что она раздражительная, гордая, тщеславная, жестокая, язвительная и жадная. Она категорически отвергла всякое представление о ней как о женщине гениальной, но признала, что жизнь ее была посвящена разуму. Не была она и ученым, поскольку ее образование никогда не было методичным, но более делом вдохновения. Замужняя жизнь, ответственность за воспитание детей и случайное и традиционное образование отвлекали ее и не позволяли заняться науками, исследованием и писательством. Следовательно, традиционное женское образование XVIII века и замкнутость в домашней сфере мешали и препятствовали Дашковой: «Потом началась семейная жизнь, дети, болезни и после горе — обстоятельства, как вы видите, вовсе не благоприятные кабинетным трудам, которые я так любила»[725].
Некоторые комментаторы, продолжает Дашкова, писали, что она упряма, самоуверенна и эгоистична, но она считает, что на самом деле была добровольной рабыней мужа, свекрови и гувернантки детей Каменской. Даже друзья могли управлять ею, если только хотели. Имея в виду свое мнимое тщеславие, Дашкова заявляла, что никогда не считала себя привлекательной и это вызывало в ней чувство неуверенности. Хотя оно никогда не ограничивало ее мысли и действия, княгиня с трудом скрывала низкую самооценку, и все могли видеть это по ее лицу. Поэтому в ее манерах всегда было нечто неуклюжее, что некоторые неверно воспринимали как высокомерие или несдержанность. Действительно, ее неуверенность выражалась в скрытности, которая неправильно истолковывалась в обществе и создавала ложное впечатление о том, что Дашкова говорила и делала: «Я старалась закрыть под маской холодного, бесчувственного вида душевной скорби о потери самого любезного мне существа»[726]. Многие из тех, кто судил ее, отмечали, что княгиня могла быть недоброй, неугомонной и эгоистичной, но большинство этих оценок относилось к ее действиям во время дворцового переворота 1762 года. Не отрицая этих обвинений, Дашкова объясняла, что тогда она была очень молода и неопытна. Думая, возможно, о Екатерине, Дашкова писала, что главным образом мерила других своими мерками и часто наивно переоценивала людей. Такие завышенные оценки преследовали ее всю жизнь, несмотря на повторявшиеся уроки горького опыта. Все равно после мужа Екатерина оставалась первейшим воплощением ее идеалов, а те, кто окружал императрицу при дворе, были врагами.
Озабоченная своей ролью в исторических событиях в России XVIII века и тем, как историки оценивали ее место и вклад в царствование Екатерины, она читала и писала о своей жизни. Несмотря на ее сложные и часто антагонистические личные отношения с императрицей, восхваление и публичное прославление Екатерины представляли собой защиту и оправдание собственных действий и решений Дашковой[727]. В «Записках» она решилась представить свою версию прошлого, увиденного ее часто весьма необъективным взглядом. С гневом она прочла «Историю, или Анекдоты о революции в России 1762 года» Рюльера и «Жизнь Екатерины II, российской императрицы» Кастерб — труды, которые, по ее мнению, оклеветали Екатерину. Основанная на «Истории» Рюльера работа Кастерб, согласно Дашковой, использовала необоснованные сплетни и слухи; апокрифические письма в первом издании раздражали ее больше всего[728].
728