Поход завершился мирно, а император письменно отрекся от трона к середине следующего дня. Восставшие не встретили ожидавшегося у Ораниенбаума отпора, и бескровная революция закончилась без единого выстрела. 29 июля 1762 года, в день восшествия Екатерины на престол, погода была жаркой и двери всех постоялых дворов, кабаков и винных погребов были широко открыты для празднования — пиво, водка, вино и шампанское лились рекой. Дашковой не было рядом с Екатериной при свержении и аресте императора. Вместо этого она, в порыве энтузиазма и все еще одетая в мундир, поспешно отдавала приказы, охраняла винные погреба и проверяла часовых. Это было для нее волшебным временем, но чары разрушились еще до ее возвращения в Петербург. Когда она вошла во внутренние покои Екатерины во дворце, то с удивлением наткнулась на Григория Орлова, который, вытянувшись во весь рост на диване, бесцеремонно рылся в кучах официальных государственных документов. Она немедленно вышла, потрясенная его наглостью. Какое он имел право вторгаться в святая святых императрицы и вламываться в их отношения? «Вернувшись во дворец, я обратила внимание на то, что в комнате, где на канапе лежал Григорий Орлов, был накрыт стол на три куверта» (57/72). Постепенно она начала понимать, и очевидность, хоть и болезненная, была убедительна и неизбежна: «Было очевидно, что Орлов — ее любовник, и я пришла в отчаяние, предвидя, что скрыть этого она не сумеет» (58/73). Дашкова чувствовала, что присутствие Орлова было вторжением — нарушением и разлучением союза, основанного на взаимном уважении и понимании. «Это было неприятное открытие, поскольку вместе с ним исчезли ее мечты об исключительном доверии и романтической дружбе с Екатериной»[143].
Дашкова стала эмоционально зависимой от Екатерины, и теперь, обедая с ней и ее любовником, она чувствовала себя оскорбленной. Ее идеализм и мечты о нерушимой дружбе и безграничном доверии сначала сменились удивлением, а затем неистовым гневом, который будет жить десятилетиями и только усиливаться. Дашкова так и не научилась мирно уживаться с Григорием Орловым или с другими любовниками Екатерины. Она никогда не могла как следует скрыть свои чувства, и ее убеждение, что Орлов не годится для правительственной службы, не было оценено и принято. Напряжение за обеденным столом приведет к продолжительному ревностному соперничеству между Дашковой и Орловыми[144]. В тот день за столом был один лишний, и Орлов использует все свои возможности, чтобы это оказалась Дашкова. В первую очередь он сеял подозрения в ее участии в следующих один за другим придворных заговорах. В результате императрица, известная своей ловкостью, искусно управляла Дашковой и при возраставших подозрениях держала ее в неведении и на расстоянии, используя то награды, то отлучение. Ее манера обращения с Дашковой состояла в наказании длительным изгнанием, а затем в умиротворении денежными дарами или просто ласковым словом. В результате политические и личные отношения Дашковой с Екатериной осложнились до предела. Со своей стороны, Дашкова настаивала, что никогда не подвергалась длительному, оскорбительному изгнанию и если они с императрицей не всегда могли видеться с глазу на глаз, то только из-за придворных интриг.
Возвращаясь в столицу из Петергофа, Дашкова мучилась смешанными чувствами. Революция оказалась успешной, и она сыграла важную роль в свержении правительства Петра, но одновременно подорвала политическое положение своей семьи на самом подъеме. Ее роль в событиях 1762 года как горячей сторонницы переворота состояла главным образом в собирании сторонников Екатерины и привлечении на ее сторону ряда влиятельных персон. И все же напряжение между двумя женщинами всё возрастало, а непринужденные товарищеские отношения исчезли. Растаяли также и мечты о работе с императрицей для улучшения общества, его трансформации согласно идеям Просвещения, поскольку вниманием Екатерины завладели другие. На полпути в Петербург они остановились отдохнуть в усадьбе Куракина, и третью ночь, которую она провела с Екатериной, Дашкова описала кратко и сухо. Она отмечает этот факт лишь мимоходом: «Мы покинули Петергоф, остановившись по дороге в загородном доме князя Куракина. Императрица и я отдыхали на единственной имевшейся там кровати» (58/73).