Естественно, «вермишельными вопросами» Екатерина Алексеевна, как и ее предшественник Николай Александрович Михайлов, не занималась, для их решения был начальник Отдела изобразительных искусств и охраны памятников Александр Георгиевич Халтурин, который воспринимался главами наших музеев как большой человек с улицы Куйбышева. Весьма характерно, что 7 марта 1961 года комиссия по обследованию Отдела культпросветучреждений Минкульта СССР доложила на заседании парткома министерства, что за последние пару лет (один год при Михайлове, второй при Фурцевой) был подготовлен единственный приказ по министерству — о расширении показа населению исторических, краеведческих и мемориальных памятников. Руководство музеями было распылено. Из 25 млн экспонатов, которыми располагали музеи, принадлежавшие культпросветучреждениям и ряду ведомств, абсолютное большинство не находилось в экспозициях, пылясь в запасниках «в ряде случаев… потому, что они не попадают в профиль того музея, которому эти экспонаты принадлежат»[713]. Комиссия поставила вопрос о необходимости создания единой системы руководства музейным делом в СССР, музейного фонда СССР[714].
Е. А. Фурцева вручает почетную юбилейную Ленинскую грамоту директору Государственного музея революции СССР А. И. Толстихиной (справа). [ЦГА Москвы]
Немного предыстории. Разработка подходов к определению Национального музейного фонда велась с 1918 года, в декабре была утверждена декларация, определявшая фонд как совокупность предметов, взятых на учет конкретным органом государственной власти, а также уже находившихся на хранении в музеях. В июне 1919 года Наркомат по просвещению РСФСР подготовил проект декрета об учреждении единого Государственного музейного фонда. Предполагалось, что этот фонд составят все произведения искусства и старины, а также предметы историко-бытового значения, где бы таковые ни находились: в музеях, церквах, монастырях, в разного рода правительственных и общественных учреждениях, в ломбардах, торговых помещениях и у частных лиц — торговцев, как в виде отдельных предметов, так и целых собраний на протяжении всей территории РСФСР. Однако первый нормативный акт — постановление Совета Министров СССР «О музейном фонде Союза ССР» — был издан в нашей стране только при Фурцевой — 2 июня 1965 года. Приложение к нему — «Положение о Музейном фонде Союза ССР» — Министерство культуры СССР утвердило 26 июня. Музеи и органы культуры обязывались брать на учет даже памятники, находившиеся в личной собственности граждан, «с целью их… возможного приобретения в собственность государства». Таким образом, Советское государство целенаправленно распространяло свою юрисдикцию на максимально широкий круг объектов культурного наследия[715].
Фурцева была политиком. Не только в жизни страны, но и в личной жизни. Как водится, ее молитвами в Государственном музее изобразительного искусства имени А. С. Пушкина состоялась выставка первого мужа ее подруги Нади Леже — Фернана Леже, творчество которого было связано отнюдь не с соцреализмом. В марте 1963 года на одном из собраний Екатерине Алексеевне пришла записка со следующим вопросом: «Как получилось, что в выставочном зале Музея имени Пушкина показываются произведения Леже?» Фурцевой, которая, как и ее товарищи по ЦК КПСС, героически боролась с абстракционистами и прочей художественной «ересью», пришлось держать перед собравшимися ответ:
— Фернан Леже — французский художник, у него очень сложный путь — от кубизма он в самые последние годы пришел к реализму. Он был французским коммунистом, умер в 1945 году. Во Франции среди коммунистов его поддерживают, так же как Пикассо, который, правда, не состоит в партии, но близок к партии. По просьбе Политбюро Французской компартии до этой встречи было принято решение об организации выставки Леже. После того как состоялась встреча, откровенно скажу, мы так мучились с этим вопросом. Произведения Леже уже были привезены. Об открытии выставки знала мировая общественность. Если бы мы не показали произведения Леже, был бы просто скандал. Правда, мы разрешали привозить произведения похуже Леже, были в Москве выставки французская, американская, английская, кубинская. Если не пустили американцев с их работами, они бы ничего не дали нам выставить. Это будет взаимно. К нашему счастью, выставка Леже прошла без всякого интереса. При этом Бокье — второй муж Надежды Леже (оба французские коммунисты) — говорил мне, что когда они идут в числе посетителей выставки, то слышат такие высказывания, что им становится стыдно и они не могут признаться, что имеют отношение к выставленным работам[716].
715
См. подр.: