Екатерина Алексеевна лично с романовскими цензорами, как водится, никаких переговоров вести не собиралась. Не царское это было дело. Переговоры с Главным управлением по охране государственных тайн она поручила провести своему заместителю Григорию Ивановичу Владыкину, имевшему обыкновение говорить долго, обстоятельство и занудно[754] (романовцев не жалко!), и по профилю — начальнику Управления театров Павлу Андреевичу Тарасову. По просьбе этих двух руководящих работников Министерства культуры СССР с ними состоялась беседа в Главном управлении. Владыкин и Тарасов не согласились с мнением цензоров и попросили подписать пьесу во втором варианте. Просьба была уважена, «поскольку за идейно-художественное содержание драматургических произведений полностью» отвечали органы Минкульта.
Докладывая об этом через три дня в ЦК КПСС, Павел Романов обратил внимание руководящих товарищей на попытку давления на органы цензуры: 27 декабря 1966 года «Литературная газета» заранее разрекламировала пьесу Виктора Розова, причем утверждалось, что в «Традиционном сборе» показано, «каким стал человек, первый в мире уничтоживший строй эксплуататоров, победивший фашизм, что нового воспитал он в себе».
Павел Константинович обратил внимание читателей из ЦК на то обстоятельство, что Министерство культуры СССР в последнее время допускало практику начала репетиционного процесса по пьесам, «не имеющим разрешения к исполнению», что приводило к преждевременному сформированию общественного мнения «вокруг недоработанных, а подчас и ошибочных произведений»[755].
Известный советский публицист и по совместительству заместитель заведующего Отделом культуры ЦК КПСС Юрий Серафимович Мелентьев доложил в ЦК об ознакомлении Министерства культуры СССР с замечаниями Павла Константиновича Романова. Григорий Иванович Владыкин, которого вызвал Мелентьев, утер нос Павлу Константиновичу сообщением о том, что работа над пьесой Виктора Розова началась в театрах осенью 1966 года, то есть до вступления в силу нового «Положения о порядке формирования репертуара». Как водится, Григорий Иванович пообещал учесть замечания Павла Константиновича[756]. Вовсе не собираясь что-либо всерьез учитывать.
Павел Романов 9 июня направил в ЦК КПСС очередную записку с информацией о вышедшей недавно статье «Театр в Восточной Европе» профессора Нью-Йоркского университета, театрального критика Генри Попкина, рассуждавшего о том, что восточноевропейские «нации» не живут в свободном обществе, при этом театр лучше защищен от произвола властей, нежели литература и журналистика. В качестве примеров приводились Леонид Зорин, Милован Джилас, Эдвард Радзинский и Василий Аксенов: «В России Зорин продолжает писать пьесы и находится на свободе; в Югославии же, которую мы считаем более демократичной, Джилас продолжает писать книги, но был приговорен к тюремному заключению. Синявский и Даниэль заключены в тюрьму за преступную политику государства, а Радзинскому и Аксёнову позволено критиковать режим в пьесах»[757]. С данной информацией для размышления ознакомились в секторе искусств Отдела культуры ЦК[758].
В боданиях Главного управления по защите новоизобретаемых тайн с Министерством культуры СССР неожиданно появилась и третья сила. Владимир Соловьев, сценарии которого воплощались в жизнь во времена Сталина, когда на художественную пропаганду средств не желали, 14 июня 1967 года направил личное письмо Демичеву, в котором констатировал, что репертуарные коллегии Министерств культуры СССР и РСФСР, принимая пьесы и решая вопрос об их отправке в цензурные органы, могут только рекомендовать пьесу тому или иному театру. Однако подобные рекомендации зачастую отвергались, поскольку ответственность в конечном итоге несли режиссеры, а не чиновники указанных министерств. По убеждению Владимира Александровича, подобное положение очень даже устраивало многих работников обоих министерств, поскольку формально ставило их над театрами, а фактически освобождало от их главной ответственности — за формирование репертуара[759]. Соловьев тосковал по тому «золотому» времени, когда судьба пьес решалась в Комитете по делам искусств при Совете Народных Комиссаров — Совете Министров СССР, и почти всегда в присутствии председателя комитета (им на протяжении большей части истории комитета был Михаил Борисович Храпченко, о котором театральные деятели шутили, что «человек предполагает, а Храпченко располагает…»). Авторы же получали свои пьесы на доработку «всегда в присутствии основного треугольника: автор — комитет — главный режиссер театра»[760].