Записку подсунули под дверь. Вдруг дверь открылась, в приемную влетела Екатерина Алексеевна. В кабинете у нее было полно народу. Ефремов, Шатров и Волчек заголосили:
— Не имеет лита!
— И лит не идет!
— Они не хотят!
Фурцева пресекла какофонию творческих работников, а потом вернулась в кабинет и объявила:
— Извините, пожалуйста, короткий перерыв.
Все вышли в приемную, а Ефремов со товарищи, напротив, вошли.
Екатерина Алексеевна сняла трубку и набрала номер Романова. Павел Константинович, как видно, завел старую песню о том, что спектакль может «поколебать устои».
Фурцева, не выдержав, сорвалась на крик:
— Что такое? В чем дело? Почему отказываете? Ах, вы напишете? Пишите. Однажды ваша жалоба на меня не сработала, я все равно орден получила! Но что вас сдерживает? Я доверяю этому коллективу, этим артистам! И своей властью министра разрешаю играть спектакль «Большевики»! Да-да, завтра![772]
Взвалив на собственные плечи персональную ответственность за выпуск и понимая, что она не имеет на это никакого права, да и никакой «власти» у министра перед лицом ЦК нет, Екатерина Алексеевна отправилась на предпремьерный просмотр, прихватив с собой Нами Микоян.
Посмотрев шатровский шедевр псевдоисторической мысли, рассказывавший о «железной когорте» никогда не существовавшей в природе «ленинской гвардии», Фурцева пришла в эмоциональное возбуждение. Она прониклась историческим пафосом и патриотизмом пьесы — пусть и фактологически ошибочной, однако, по мнению министра культуры СССР, идеологически верной. Причем ни о какой ошибочности Екатерина Алексеевна, вероятно, и не догадывалась, поскольку была абсолютно убеждена в собственном хорошем знании «Истории ВКП(б)» в рамках «Краткого курса», который, по всей видимости, давно не перечитывала.
Дабы данное утверждение не выглядело голословным, расскажем, как за полгода до описываемых событий Фурцева поделилась с товарищами по Минкульту СССР своими, без сомнения, выдающимися знаниями о событиях года 1918-го: «Все вы хорошо знаете историю партии. Когда во время Гражданской войны сложилось тяжелое положение и надо было заключить Брестский мир, инициатива Ленина Политбюро не была поддержана»[773]. Политбюро действительно не могло поддержать инициативу Ленина, поскольку то Политбюро, что было создано для захвата власти в 1917 году, после реализации этой задачи прекратило свое существование, а то Политбюро, о котором говорит Фурцева, создали только в 1919 году.
«Один голосовал „за“, один воздержался, остальные были „против“», — продолжала свой экскурс в историю Екатерина Алексеевна, совершенно не учитывая, что не в Политбюро, но в Центральном комитете большевиков (притом что до июля 1918 года у «ленинской» партии еще не было гегемонии во власти) на самом деле было три группировки: большевики-«ленинцы», «левые коммунисты» и группа Троцкого, соотношение сил которых в феврале — марте 1918 года неоднократно менялось.
«Ленин не уступил, уверенный в том, что он предлагает единственно верный путь», — заявила Екатерина Алексеевна и тут была совершенно права: Владимир Ильич действительно был почти всегда уверен в своей правоте, и на этот раз не без серьезных оснований. На этом бы Фурцевой перестать поражать своих товарищей широтой познаний в области партийной истории, но не тут-то было. Войдя в раж, Екатерина Алексеевна продолжила: «Немцы в то время имели хорошую разведку, [они] узнали, что в партии разногласия, начали свое знаменитое наступление, и пришлось заключать Брестский мир»[774]. Надо признать, что Михаил Филиппович вполне мог бы взять в соавторы своей историко-партийной ереси министра культуры СССР.
Так или иначе, спектакль по пьесе Шатрова Фурцева посмотрела на одном дыхании.
По свидетельству Нами Микоян, успех предпремьерного показа был «оглушительным»[775]. Бледная Екатерина Алексеевна взяла Нами Артемьевну за руки и задала один из главных русских вопросов:
— Что делать?
Микоян же ответила на другой извечный вопрос — кто виноват:
772