Президиум 3-го Всесоюзного съезда писателей СССР. В центре слева направо: Н. С. Тихонов, А. А. Твардовский, Л. С. Соболев, академик Н. С. Федин (председательствующий). На заднем плане правительственная ложа, в числе деятелей партии и правительства Е. А. Фурцева. 1959 г. [ЦГА Москвы]
По любимовской Таганке Павел Тарасов, в русле установок Екатерины Фурцевой, отбомбился по полной программе:
— Совершенно неверно ведет себя в партийном, государственной и творческом отношении руководитель Театра на Таганке Юрий Любимов. Кто с ним только не беседовал, пытаясь вразумить зарвавшегося демагога? Однако это не произвело на него никаких впечатления. Десять дней тому назад он пригласил к себе на репетицию спектакля «Живой» по повести Можаева «Иван Кузькин» французских журналистов из «Юманите», хотя ему было известно, что этот спектакль никто не поддерживает, в том числе и партийное бюро театра, так как спектакль неверно отражает жизнь нашей деревни. А неделю тому назад он с группой своих сторонников из театра устроил обструкцию на активе работников искусств Москвы, пытаясь сорвать актив. За это он получил от райкома партии строгий выговор с занесением в личное дело. А сейчас работу театра будет проверять специальная комиссия[864].
Павел Андреевич, очевидно, и сам не предполагал, что Екатерина Алексеевна Фурцева нагрянет на Таганку лично.
По свидетельству заместителя министра культуры СССР Константина Воронкова, первый просмотр спектакля состоялся в марте 1969 года с участием Екатерины Фурцевой «и работников министерства»[865] (надо полагать, что среди этих работников был и Константин Васильевич), причем работа была «резко раскритикована»[866].
Борис Можаев впоследствии вспоминал о визите Фурцевой, что в театре «вдруг» (как же иначе?) раздался звонок: едет министр! Вошли Екатерина Алексеевна, у которой с плеч свисала меховая доха, и ее свита из 34 человек. Из зала выставили всех, чтобы и мышь не проскользнула[867].
Общее впечатление, которое сложилось у работников министерства, выразил впоследствии (1975) Воронков: «Как отмечалось, в спектакле действует Федор Кузькин — „бунтарь“, „герой-одиночка“, лично материально ущемленный человек и исключенный из колхоза. У Федора Кузькина нет веры в коллектив, в коллективное ведение хозяйства, и это делает его собственником, обиженным на людей, на условия жизни. Этому „страдальцу“ автор противопоставил группу руководителей колхоза и районных организаций, охарактеризованных крайне тенденциозно. На сцене действовали примитивные, ограниченные типы, нечестные и черствые. Появлялись представители и областных организаций, но и они были показаны как безликие исполнители „руководящих указаний“»[868].
Полагаем, что увиденное глубоко оскорбило Фурцеву лично. По замечанию Константина Васильевича, «идейно зрячему человеку нельзя не постигнуть, что, несмотря на все недочеты и промахи, колхозная деревня в послевоенный период не чудом поднялась из руин и пепла и добилась громадных успехов»[869]. По мнению Воронкова, которое явно совпадало с мнением Фурцевой, «вся концепция произведения, приведенные в нем факты, ситуации, сама жизнь данного коллектива противоречат исторической правде»[870].
Письмо К. В. Воронкова руководству Театра на Таганке. 24 февраля 1971 г. [ЦГА Москвы]
Екатерине Алексеевне всё стало ясно уже к окончанию первого акта. Как только занавес опустился, Фурцева крикнула:
— Автора — ко мне!
Борис Андреевич предстал пред светлыми очами министра культуры СССР.
— Послушайте, дорогой мой, — в своей обволакивающей стилистике проворковала было Можаеву Фурцева, но сразу же передумала и сменила тон: — С этой условностью надо кончать!
— Да что здесь условного? — не разрешил министру себя убить автор.
— Всё, всё, всё, всё! Нагородил черт знает что, — уже без малейших признаков политеса ответила Фурцева. И, утратив интерес к автору, отдала второе распоряжение: — Режиссера — сюда!
Юрий Петрович приготовился к отражению атаки.
— Режиссер, как вы посмели поставить такую антисоветчину? Куда смотрела дирекция?
— Дирекция — за, — уверенно заявил Юрий Любимов, прекрасно зная, что директор театра Николай Дупак его сдавать не собирается.
— А партком? — с иезуитским блеском в глазах поинтересовалась Екатерина Алексеевна, как видно подзабывшая, что в режиссерских театрах парткомы и месткомы играют не самую важную роль.
867
Лекция Елены Леенсон «Театр на Таганке и театральная цензура» [электрон. ресурс] // https://hum.hse.ru/lyubimov/leenson