— Так я совсем не отказывалась!
— Но нам так сказали…[932]
Намек был на то, что «так сказали» или Тамара Милашкина, или кто-то из ее близких. А ведь могло быть и проще. Ранее сама Галина Павловна просила, когда она не могла выйти на сцену, вызвать Тамару Андреевну вместо нее[933]. А потом, с учетом особенно капризного характера примадонны, стали вызывать Милашкину сразу — не дожидаясь отказов дивы.
Так или иначе, в Вишневской взыграло ретивое. Речь шла о ее положении в театре.
Вместе с Ростроповичем Вишневская направилась к Фурцевой и заявила:
— Катерина Алексеевна, я прошу вас вмешаться, я не требую, чтобы вы отменили запись Милашкиной. Я прошу дать мне разрешение на параллельную запись «Тоски» с другим составом солистов.
Фурцева пообещала все уладить и спросила Ростроповича:
— Славочка, как поживаете?
— Катерина Алексеевна, вы понимаете, в каком я положении? — попытался объяснить ситуацию Мстислав Леопольдович, искренне убежденный, что дело в его дружбе с высланным Александром Исаевичем Солженицыным. — Ведь у Гали из-за меня все неприятности, мне так важно, чтобы вы помогли.
Через два дня Фурцева позвонила Вишневской домой и сообщила, что две записи «Тоски» разрешить не может, поскольку это против всяких правил. Справедливости ради надо сказать, что в советское время записи разных составов действительно не практиковались. Более того, если какая-либо пьеса шла сразу в нескольких театрах, сколь бы звездными ни были составы, записывался, как правило, только один. Исключения были, но это действительно случаи уникальные. К тому же взаимоотношений с высланным диссидентом никто не отменял. Едва ли кто-нибудь на месте Екатерины Алексеевны Фурцевой поступил бы иначе.
Взбешенная Галина Павловна бросила трубку, а Мстислав Леопольдович тут же ее поднял, чтобы позвонить в ЦК Петру Демичеву. Петр Нилович оказался на совещании, и Ростропович попросил его секретаря, когда кандидат в члены Политбюро освободится, немедленно соединить его по крайне важному делу. При этом сам он в тот же день улетел на гастроли в Молдавию. К концу дня Петр Демичев позвонил Галине Вишневской домой. Та, по ее словам, уже была на таком взводе, что сразу же разрыдалась.
— Галина Павловна, что случилось? — спросил Демичев, ожидая подвоха.
— Петр Нилыч, я впервые за всю мою карьеру вынуждена обратиться за помощью.
— Успокойтесь, прошу вас, и расскажите, что произошло.
— Мне не дают записать на пластинку «Тоску».
— Вам?! Кто не дает? Вы, такая певица, и вы плачете… Да они должны за честь считать, что вы хотите делать пластинки.
От этих слов Вишневская заревела еще сильнее и поведала несчастную историю.
— Вы говорили с Фурцевой? — уточнил куратор Министерства культуры в Президиуме ЦК КПСС.
— Да, говорила, и она не разрешила.
— Ничего не понимаю. Я вас прошу побыть дома, не уходите никуда, вам сейчас позвонит Фурцева.
Не прошло и пяти минут, как раздался звонок:
— Галина Павловна, что произошло, как вы себя чувствуете?
— Плохо себя чувствую.
— Но почему?
— Вы еще спрашиваете почему? — оскорбилась Галина Павловна. — Потому что мне запрещают сделать запись оперы.
— Но кто же вам запрещает?
— Вы запрещаете! Вы забыли, что ли?
— Но вы же не так поняли, я не запрещала. Работайте спокойно, не волнуйтесь, я сейчас распоряжусь.
Вслед за Фурцевой позвонил генеральный директор всесоюзной фирмы грамзаписи «Мелодия» Василий Пахомов, в прошлом — директор Большого театра и Кремлевского дворца съездов[934], затем ответственный партработник.
В данном случае Вишневской действительно было за что бороться. Речь шла не столько о гигантских деньгах, сколько о мировой славе. Советские пластинки слушали более чем в 60 странах мира[935].
— Галина Павловна! Пахомов говорит. Значит, пишем «Тоску», — взял быка за рога Василий Иванович. — Нужен состав солистов. Кто Каварадосси?
— Соткилава, а на Скарпиа нужно пригласить Кленова, — сразу же перешла к делу вслед за генеральным директором Вишневская.
— Та-а-а-к… Хорошо… Когда начнем?
— В следующий выходной театра — в понедельник.
— Но в понедельник вечером уже назначена запись «Тоски» с той группой, — выразил сомнение в целесообразности Пахомов.
— Так мы будем писать утром, мы им не помешаем, — уверенно парировала Вишневская. Но она имела дело с бывшим директором Большого.
— Но Эрмлер не сможет дирижировать утром и вечером.
932
Диалоги в данной главе, если в примечаниях не указано иное, взяты из книги: