Президиум торжественного собрания, посвященного 42-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Среди членов президиума — А. И. Микоян, Е. А. Фурцева, Н. М. Шверник. 1959 г. [ЦГА Москвы]
Следуя системе сдержек и противовесов (если по-сталински — «обуздания» товарищей), Никита Хрущев попытался остановить стремительно набиравшего «вес» Алексея Кириченко. Он выразил неудовлетворенность работой Секретариата ЦК, заявив, что у секретарей ЦК должны были быть «равные возможности» — «с точки зрения коллективности»[278]. Справедливости ради следует заметить, что в Секретариате ЦК равенства секретарей никогда не было, за исключением разве что времен Николая Крестинского в далеких 1919–1920 годах[279].
— В коллективе не сложилось, чтобы кого-то признали вторым лицом, — откровенно лукавил наш «дорогой Никита Сергеевич».
Отдел парторганов ЦК и Административный отдел ЦК Хрущев не хотел закреплять «ни за кем»[280], то есть эти ключевые отделы он фактически оставил за собой. Что было и логично для человека, который стремился удержать лидерство в партии и ее аппарате, решавшем, по справедливому замечанию Григория Зиновьева (1923), «всё».
Наконец первый секретарь ЦК КПСС изменял положение, при котором Секретариатом ЦК руководил Алексей Кириченко. Никита Сергеевич предложил пойти на очередность ведения заседаний Секретариата ЦК, с тем чтобы секретари председательствовали по неделе каждый.
Кириченко, отнюдь не желая себе политической смерти вследствие демонстративного несогласия с Хрущевым, сразу же признал правоту первого секретаря ЦК:
— Согласен, так будет правильно, демократичнее.
Как водится, согласился и Михаил Суслов, который объективно выигрывал от ослабления Алексея Кириченко.
— Очень правильное предложение т. Хрущева. [Оно] направлено на демократизацию и укрепление коллективного руководства, — заявил Михаил Андреевич.
Николай Игнатов, который впервые за долгое время почувствовал, что он может дышать полной грудью (а напрасно!), искренне поддержал инициативу Никиты Хрущева, также прикрывая злорадство рассуждениями о необходимости укрепления «коллективного» руководства партией.
Леонид Брежнев был более оригинален, указав, что единоличный руководитель Секретариата ЦК начинает восприниматься реальным руководителем партии в местных парторганизациях.
Екатерина Фурцева, в отличие от Николая Игнатова и Михаила Суслова, не сумела скрыть злорадства. Еще когда она «сидела» на Москве, Кириченко извел ее своими вечными «завтраками»:
— Вот я вернусь из отпуска, тогда решим. Через неделю буду в Крыму — позвоните.
Теперь Фурцева со сладострастием мстила этому барину, позабыв прикрыть радость словесами об укреплении мифического «единства партии», то есть того, что прямо противоречит теории естественного отбора и чего не в действительности не было в этой самой партии никогда.
— Вопрос решается важный. Тов. Кириченко занимается кадрами, направлял работу [партаппарата], — сразу перешла на личности Екатерина Алексеевна.
И по сути, обвинила Кириченко во вторжении в дела Главного политического управления Советской армии:
— Никто ему не поручал курировать военные кадры.
В данном случае Екатерине Фурцевой следовало бы промолчать, поскольку со времен конфликта руководящего ядра ЦК РКП(б) с тогдашним начальником Политуправления РККА Владимиром Антоновым-Овсеенко (1923) слежение за политуправлением было «святой» обязанностью Секретариата ЦК РКП(б) — ВКП(б) — КПСС[281].
И напротив, Фурцева обвинила Кириченко в том, что он не курировал кадры Комитета государственной безопасности. А ведь со времен ВЧК органы государственной безопасности, даже когда формально это было и не так, подчинялись непосредственно партийным вождям: Ленину, после победы во внутрипартийной борьбе — Сталину, а потом и Хрущеву. Официальным куратором мог быть при Ленине Сталин, при Сталине Ежов или Маленков, однако положения дел это не меняло[282].
Екатерина Алексеевна обвинила Алексея Илларионовича в том, что он плохо знал руководящие чекистские кадры: «Я не видел», «Я его не знаю».
— С аппаратом надо работать! — горячо наставляла она товарища, вряд ли понимая, что вызывает настороженность других.
К счастью, о светлой личности Алексея Илларионовича еще больше наговорил Николай Подгорный:
279
См.:
281
См.: