Вначале в зале наступила тишина. Народ безмолвствовал, не зная, что и «предпринять, / Ложиться спать или вставать». Однако постепенно кто-то не выдержал и засмеялся, кто-то начал аплодировать, закончил же свое выступление Поюровский «под бурные овации», причем «умница Корнейчук» не только аплодировал вместе с другими, но и демонстративно протянул Борису Михайловичу руку, будто бы московский критик громил вовсе и не его. Тут же познакомил Поюровского со своей супругой Вандой Львовной Василевской и тщательно держал поближе к себе вплоть до отъезда главделегата от РСФСР в Москву.
Приказ министра культуры СССР Е. А. Фурцевой о премировании Д. Д. Шостаковича. 18 сентября 1974 г. [РГАЛИ]
Читатель, вероятно, ощущает, в какую атмосферу предстояло окунуться нашей Екатерине Алексеевне. Отношения в среде творческой интеллигенции — это не то что молчаливые «схватки» кремлевских «бульдогов под ковром». Одно брошенное на публике острое словцо — и слава разнесется по всей стране и в веках останется. (Важно, конечно, кто его скажет.)
Тот же Борис Поюровский через полтора-два года написал для ведомственной газеты «Советская культура» статью о состоянии театральной жизни в Харькове. Состояние это признавалось неудовлетворительным: плохие спектакли, пустые кресла, ощущение безнадежности. Статья имела широкий резонанс. В редакции газет, Всероссийское театральное общество, Союз журналистов СССР, Министерство культуры СССР стали поступать коллективные послания с обвинением автора во всех смертных грехах вплоть до пьянства и аморалки. Проблемой заинтересовался лично Никита Сергеевич Хрущев.
Тут-то Борису Михайловичу и припомнили его триумфальное шествие на Корнейчука. Как на грех, председатель отделения УТО, любимец украинской публики Домиан Иванович Козачковский, пригласил Поюровского посмотреть новые спектакли в рамках подготовки Декады украинского искусства и литературы в Москве. Однако на завершающем этапе УТО неожиданно отменило обсуждение спектаклей Театра имени М. К. Заньковецкой.
Домиан Козачковский слег с сердечным приступом, а вот Борис Поюровский не растерялся:
— Прошу сделать заявление об отмене спектакля в моем присутствии.
— Вам же будет неприятно.
— Ничего, переживу…
Вечером он отправился в театр смотреть «Гамлета» с Гаем в главной роли. В самом конце спектакля ему передали копию письма Александра Дмитриевича в Киев — Наталье Ужвий. Гай прямо заявил: инцидент «оскорбил весь коллектив и приобрел характер спровоцированного скандала»[361].
Над головой Поюровского сгустились партийные тучи. На стол Хрущеву легло письмо с многочисленными обвинениями Бориса Михайловича в травле лучших деятелей украинской советской культуры. Никита Сергеевич в гневе наложил на письме резолюцию «Тов. Фурцевой Е. А. Разобраться и наказать!»[362]
Поюровскому позвонили из редакции «Советской культуры» и передали вызов к трем часам к новоиспеченному министру культуры.
Когда приглашенные вошли, Фурцева заканчивала подписывать какие-то бумаги. Затем встала из-за стола, подошла к приглашенным и каждому протянула руку.
— Прошу садиться. В чем суть вопроса? — обратилась Екатерина Алексеевна к своему помощнику.
— Имеется жалоба по поводу необъективной позиции критика Поюровского, который систематически, тенденциозно, в неуважительном тоне пишет об известных мастерах украинской сцены. И есть поручение Никиты Сергеевича — разобраться и наказать.
— Ну что же, разберемся и накажем, — приняла высочайшую установку к исполнению Фурцева. — Кто будет говорить первым?
Произошло то, чего Борис Михайлович никак не ожидал, — потенциальные оппоненты за него заступились. Они не только не опровергли содержание статьи, но и нарисовали куда более мрачную картину.
— И все-таки я хотела бы услышать: есть ли в статье какие-то неточности, передержки, искажения фактов? — уточнила Фурцева, у которой уже сложилось мнение по вопросу.
— Есть, — высказался один «оппонент». — В статье написано, что на спектакле «Всеми забытый» зрители едва заполнили четверть партера, а по кассовой рапортичке значится, что в тот день было продано всего 12 билетов.
После такого «возражения» всё стало окончательно ясно. Далее полагается делать то, что на языке Сталина и Поскребышева, а затем ЦК и его аппаратчиков обозначается глаголом «итожить»: