— Она дорожила человеческими отношениями и не могла пережить предательство[366], — констатировала впоследствии Нами Микоян.
Предшествовал попытке суицида пренеприятный эпизод. Утром 1 ноября 1961 года Екатерина Алексеевна сидела в своем кабинете вместе с кинодеятелями. Во время заседания молча, никого ни о чем не спросив, в кабинет вошел человек в полувоенном френче, отключил внутренний телефон связи и «правительственную вертушку», взял оба телефонных аппарата и вышел. Это хамство стало для Фурцевой последней каплей.
Она, которая в рекордно короткий, поистине сталинский, срок прошла путь от рядовой рабочей до члена Президиума ЦК и секретаря ЦК КПСС, искренне подумала, что жизнь ее закончилась. Действуя в конкретной обстановке, исходя из собственного опыта, человек всегда понимает, что он что-то потерял. И крайне редко способен, подавленный отрицательными эмоциями, понять, что какие-то новые дороги могут для него открыться. Оставшись в ЦК «рядовым» членом и сохранив из двух своих постов наименее, как это всем, и ей в том числе, казалось значимый — министра культуры, Фурцева не знала, что почти пятнадцатилетний период ее министерства навсегда впишет ее имя не только в «гендерную» историю СССР, но и в историю мировой культуры. Впишет золотыми буквами. И сложно не заметить, что не было бы множества ярких событий в истории мирового и отечественного театра, мирового и отечественного кинематографа, советского музейного дела, когда бы попытку самоубийства не обнаружили вовремя домочадцы Екатерины Алексеевны.
Во второй половине дня Фурцева приехала на дачу. Как установили и доложили не кому-нибудь, а Александру Николаевичу Шелепину (это к вопросу об информаторах в столичных и подмосковных партийных органах) врачи Лечебного сектора МГК КПСС Соколов и Антонова, Екатерина Алексеевна в спальне вскрыла себе бритвой вены на обеих руках в локтевых сгибах и у кистей. Первой это заметила её дочь Светлана, которая быстро наложила жгуты и вызвала врачей. Те обнаружили Екатерину Алексеевну в полубессознательном состоянии и оказали своевременную медицинскую помощь.
Когда об этом донесли в «компетентные органы», к Фурцевой срочно направили врачей 4-го Главного управления Министерства здравоохранения СССР, которое фактически подчинялось отнюдь не министерству, поскольку речь шла об особо дорогих во всех смыслах этого слова деятелях «партии и правительства». На дачу к Екатерине Алексеевне приехали её лечащий врач терапевт Борисова и хирург Молодчик. Однако Фирюбин не пустил врачей к супруге, прямо заявив:
— Если вы не хотите её травмировать, нанести ей вред и вызвать нервное потрясение, то уезжайте.
Здесь сложно удержаться от комментария, что со времен операции над Михаилом Васильевичем Фрунзе партийные функционеры подчас предпочитали советским эскулапам упование «на волю „Божью“», как не без горькой иронии написал когда-то в письме одному товарищу Климент Ефремович Ворошилов.
После заявления Николая Павловича Фирюбина сотрудники легендарной «Четверки», у которых еще свежи были в памяти дела «врачей-убийц», сочли за лучшее ретироваться. Позднее на дачу к Фурцевой выехал лично начальник 4-го Главного управления Минздрава СССР профессор Александр Михайлович Марков, который настоял на осмотре Фурцевой. В результате осмотра Екатерины Алексеевны он, как доложил наверх Александр Шелепин, «полностью подтвердил факт вскрытия ею вен». Очевидно, это было нужно именно для составления последующей записки КГБ при Совмине СССР в ЦК КПСС. Общее состояние здоровья Екатерины Фурцевой Александр Марков признал удовлетворительным, констатировав, что опасности для жизни нет. По заявлению врача Антоновой, Николай Фирюбин и Светлана Фурцева умоляли её сделать всё, чтобы никто не узнал о случившемся. Однако с учетом того, что Фирюбин ранее не пустил врачей к супруге, как-то в это не верится. Как сказала бы в этом месте Майя Плисецкая, «солью посыпала» товарищ Антонова.
Конечно, Александр Шелепин не преминул доложить Никите Хрущеву, что Николай Фирюбин в разговоре с ним «вёл себя неискренне, нахально лицемерил, категорически отрицал факт вскрытия Фурцевой вен с тем, чтобы скрыть этот возмутительный, малодушный, недостойный звания члена партии поступок от ЦК КПСС»[367].
367