Заведующий Общим отделом ЦК КПСС Владимир Никифорович Малин дал указание своим сотрудникам вопрос о Фурцевой из протокола заседания Президиума ЦК КПСС изъять, что и было сделано 24 ноября 1961 года. Естественно, подобное распоряжение должен был отдать один из членов Секретариата ЦК КПСС — и то по личной отмашке Никиты Сергеевича Хрущева.
Как и покойный Хозяин, Хрущев, как кошка с мышкой, играл с Фурцевой, над которой в течение полугода нависал дамоклов меч расправы. Правда, при Сталине в подобных случаях, как правило, всё оканчивалось очень плохо для объекта манипуляций. Только на закате жизни вождь смягчился: пропесочив «хозяина столицы» Георгия Михайловича Попова, предоставил ему министерское кресло, а разгромив в «дискуссии» академика Ивана Ивановича Мещанинова, сохранил ему жизнь. Об этом, собственно, и написал Сергей Хрущев в своей работе об отце-«реформаторе».
Однако и окончательно спустить дело на тормозах Хрущев не пожелал: не этому его учил покойный Хозяин. Поступок Мухитдинова, Фурцевой и Фирюбина было решено рассмотреть на ближайшем после XXII съезда КПСС Мартовском пленуме ЦК. Предварительно виновным надлежало явиться на заседание Президиума ЦК КПСС, которое должно было состояться перед последним, закрытым, заседанием Центрального комитета партии[371]. Президиум ЦК обсудил вопрос «О поступке, совершенном тт. Фурцевой, Мухитдиновым, Фирюбиным» 9 марта.
Фурцева сразу же заявила:
— Прошу поверить, что я была больна.
Мухитдинов признал выводы руководящих товарищей об антипартийном поступке «тройки» в последний день работы верховного органа КПСС правильными. Фирюбин заявил то же самое, но с оговоркой:
— Иначе я не мог сделать.
Хрущев глубокомысленно заметил:
— Поступок сложный. Огорчение — совпало со съездом, когда не избрали в Президиум.
Никита Сергеевич сослался на мнение других цекистов, расценивших неявку на последнее заседание съезда как протест против партии. Он подчеркнул, что о работе Фурцевой он не может сказать ничего плохого. В «острых» вопросах, подчеркнул первый секретарь, она всегда занимала правильную позицию, в принципиальных моментах вела себя принципиально. А вот характер, по оценке Хрущева, у Фурцевой был неважный. Вопреки тому, что Л. М. Млечин признал Екатерину Алексеевну «надежным и верным помощником Хрущева»[372], сам Никита Сергеевич заявил при всем честном Президиуме:
— Я говорил ей: «[Ты] то с Жуковым, то с Булганиным, то с Молотовым».
Никита Сергеевич счел целесообразным указать Фирюбину на его неправильное поведение, а вот Мухитдинова подвергнуть массированной атаке за его байство, узбекскую «групповщину», никчемное руководство Узбекской ССР, избиение супруги и хвастовство в разговорах с иностранными руководителями Джавахарлалом Неру и Гамалем Абделем Насером.
В завершение Хрущев демонстративно посокрушался о том, что ему жаль терять такого «молодого и способного»[373] человека, как Мухитдинов. Как и его главный учитель в политике, Никита Сергеевич «был еще и артист, и иезуит», способный «на игру, чтобы показать себя в определенном качестве».
После заседания Президиума ЦК КПСС состоялось последнее, закрытое, заседание Центрального комитета. О происходящем на нем нам почти ничего не известно, поскольку заседание не стенографировалось, а протокол и материалы его, судя по всему, хранятся в совершенно недоступном исследователям Архиве Президента РФ. По воспоминаниям Мухитдинова, Хрущев выступил с эмоциональной речью, в которой дал резкую оценку поступку Фурцевой, Фирюбина и самого Мухитдинова, однако косвенно дал понять собравшимся, что не желает вывода «тройки» из ЦК. Уловив смысл его слов, делегаты Пленума не выразили желания делать, как это называлось в эпоху «культа личности», какие-либо «оргвыводы». Инцидент, по Владимиру Маяковскому, был «исперчен». Мухитдинов и Фурцева остались членами ЦК, Фирюбин — кандидатом в члены[374].
Почему Хрущев ограничился столь вегетарианскими «оргвыводами»? Однозначного ответа на данный вопрос нет. По мнению Сергея Никитовича, его отец попросту пожалел Екатерину Алексеевну: «дура-баба»[375]. Похоже, однако, всё гораздо сложнее. Постепенное, растянутое во времени уничтожение вчерашних товарищей и оппонентов было излюбленным властным приемом Сталина. Отложив выведение Фурцевой и Мухитдинова из ЦК, а Фирюбина — из кандидатов в члены ЦК, Хрущев мог вызвать в памяти у соратников, как минимум делавших свои первые шаги в политике при покойном Хозяине (Микоян и Куусинен — ранее), крайне неприятные для него аналогии. Есть версия о том, что Никита Сергеевич побоялся пойти против воли большинства ЦК[376], не желавшего рецидива сталинских репрессий, и к тому же не захотел обострять и без того непростые отношения с руководящими товарищами из Средней Азии. Наконец, не исключен и, если так можно выразиться, «идеалистический взгляд» на царство «Никиты Единственного и Неповторимого»: в процессе борьбы с «культом личности и его последствиями» в рабочих и личных отношениях Хрущева и Фурцевой все же зародилось нечто, не имевшее отношение к банальной борьбе за власть.