От изобретения пороха 346 лет
От начала книгопечатания 286 лет
От коронования Петра Великого 44 года
От основания флота российского 29 лет
От виктории полтавской 16 лет.
Со дня смерти царя одиннадцать месяцев утекло, Екатерина ещё блюдёт траур, балы, пляски под запретом до февраля, смиренно вступает столица в новый год. Святочных потех народу не досталось. Схватились было ватаги кулачных бойцов – полиция разогнала, кровь на невском льду живёхонько замела. Ропщут люди.
– Спокон веков дрались…
– Вишь, перед Европой стыдно!
– Говорят, голштинцы дурманным зельем царицу опоили. Чтобы нам всем орднунг…
– Чего?
– Вера ихняя.
– Иди! Орднунг значит порядок.
– А ты почём знаешь?
– Мой барин немец, чай…
– Худой порядок… Песню не спеть на улице, кучками не собираться. Рты завязаны.
– Всё бы ничего, да хлеб дорог.
Одно развлечение дозволила императрица горожанам – фейерверк. Символы, предложенные губернатором, одобрила. Взвились ракеты, осыпали Петербург цветным дождём. Воссияла фигура в короне, со скипетром, под ней запылали слова, будто возглас верноподданных:
СВЕТ ТВОЙ ВО СПАСЕНИЕ.
А на смену:
УПРАВИ СТОПЫ МОЯ.
Просьба молитвенная, которую и к престолу Божьему возносить подобает.
Палили пушки, одиночно и залпами. Екатерина наблюдала из окна, царь приучал её не жмуриться, ликовать на «огненных пирах», и они полюбились ей, причиняли лёгкую, пьянящую дурноту. Когда дымы рассеялись, она провела пальцем по лбу – жест изящно-величавый, как бы освежающий.
– Милости прошу! Битте!
Пригласила гостей откушать. Два немца – новички при дворе – громко дивились, рассаживаясь, сколько же пороха потрачено! Беспечна Россия или безмерно богата?
– Для меня хватит, – бросил Карл Фридрих.
– На фейерверк? – спросил Кампредон, вскинув остренькую бородку.
Герцог смешался, он робел перед въедливым, насмешливым французом. Бассевич мог бы помочь, но лишь промычал, дожёвывая кусок белорыбицы. Злясь на своего министра, на дипломата, сверлившего его дьявольски чёрными беспощадными глазами, потомок могущественных Ольденбургов опорожнил бокал и осмелел.
– Да, господин граф. В моём Шлезвиге, в честь победы над Данией.
– Но Дания не одинока.
– Шлезвиг – земля моих предков, – надменно ответил герцог. – Россия и Австрия…
– Сочувствуют его королевскому высочеству, – вмешался находчивый Бассевич.
Кампредон развёл руками.
– Поверьте, я тоже!
Кругом, вежливо отворотясь, посмеивались. То, что политический курс Россия меняет, общеизвестно, но огласке пока не подлежит. Австрию в последнее время не упоминали, будто нет её. Герцог, конечно, имеет в виду нечто более практическое, чем сочувствие.
– Фрицци знает мою доброту, – раздался грудной, добродушный голос императрицы. – Я ни в чём ему не отказываю.
Ольденбург поднялся, прокричал тост за здоровье её величества, потом сел и надменно застыл, чувствуя всеобщее внимание. Все смотрели на него – голштинцы с воинственным пылом, другие с неловкостью, с тревогой, с немым вопросом. Тяжёлый подбородок, выпученные холодные глаза, лишённые живой мысли… Неужели из-за него разгорится новый европейский пожар?
Рапорты Кампредона изучаются в Париже и в Лондоне. Худшие опасения подтверждает сей несравненный знаток России.
«…нахожу, что царица и её советники действительно решили напасть на датского короля, как только вскрытие льда позволит русскому флоту, корабельному и галерному, выйти в море».
Посол разведал – в апреле к Санкт-Петербургу будут стянуты войска первого удара – шестьдесят батальонов пехоты, то есть тридцать тысяч человек, погрузятся на суда. Всего же наготове сто пятьдесят тысяч – пеших и конных. Пятьдесят новых галер спустят на воду корабелы столицы – в помощь многопушечным парусникам. План наступления разработан. Флот двинется вдоль берега Швеции, опираясь на её порты. Морские силы Дании окажутся запертыми.
Возможно ли? Граф де Морвиль, министр иностранных дел Франции, удивлён – сведения такого рода сверхсекретны, часто недосягаемы. Что ж, при русском дворе много пьют, много болтают, особенно экспансивен бывает Ягужинский. Например, недавно «он публично за обедом у имперского секретаря объявил, что царица заключит с императором союз, который заставит дрожать англичан и их любезных друзей, что она сделает всё для удовлетворения герцога голштинского, и если король датский не согласится добром, то его сумеют принудить к тому».
Австрия царицу поддержит, секретарь Гогенгольц не сидит сложа руки, переговоры о союзе уже идут. Помешать этому Кампредон хотел бы, но не может. Он выслушивает сетования Вестфалена – датский посол в панике, хочет мчаться в Копенгаген, предупредить.
«Если бы я мог четыре часа поговорить с моим королём, он доставил бы мне средство уничтожить русский флот в портах».
Кампредон сообщает об этом с иронией. Какое средство? Подорвать на стоянке, поджечь? Даже один корабль трудно, почти невозможно, охрана усилена. Сокрушить Кронштадт, подобравшись незаметно? Светлые ночи слабый сулят покров. Атака встретит грозную мощь фортов – «они приведены в такое состояние, что ни один корабль не может приблизиться к ним, не пройдя под огнём более тысячи пушек».
Пусть Вестфален вообразит, во что превратится датский корабль, сунувшийся в теснину фарватера под обстрел. В груду обгорелых щепок. На правах старшего Кампредон охлаждает, рекомендует осторожность. Весна не завтра. Глупо дразнить русского медведя. Дания мала, уповать ей надо на своих друзей.
Число их растёт.
Кампредон всегда спокоен, голос его – стариковский, с хрипотцой – звучит ровно. Ни злости, ни презрения не проявляет француз. Гладит седую бородку, покачивает головой, жалеет убогих умом. Цедергельм просто смешон – ходит с видом приговорённого к казни. Швеция-де бессильна помешать войне, волей-неволей предоставит русским гавани, суда, пехоту. Наивен Юсси, пора открыть ему глаза.
От Кампредона узнает Юсси: канцлер Гарн отрёкся от Карла Фридриха. Притворялся глава голштинской партии: был душой в партии патриотов, а теперь совещается с английским послом. Порвёт Швеция с Россией, вступит в союз Ганноверский. И напрасно он – Юсси – упрямится, карьера его на волоске, в Стокгольме им недовольны.