Повернулся на каблуках, пошёл прочь. Кто сказал ему? Данилыч бросился следом.
– Я вам из своих денег дам…
Малодушие допустил. Расстроился, весь вечер просидел в Ореховой за шахматной доской, с адъютантом.
Горохов свёл воедино подслушанное, добытое его командой, выложил – хоть бей в набат.
– Батя, Ванька, паскудник, таскает царя к своим. Долгоруковы его обхаживают. Катерина, вишь, невеста, так возомнили… Царь хвастал у них – я, говорит, Меншикова проучу. Попляшет у меня. Он, батя, корону ждёт. Получу, говорит, корону в Москве, тогда увидят, что я могу…
– А что будет, Горошек? Такой же дурак, хоть и в короне.
– Долгоруковы, знай, поддакивают. Только мёдом не мажут его. А Катерина-то изгаляется… Да ему на что она? Женского-то в ней ничего, шкилет. Ему Иван девку подсуропил. Стешку, портомойку твою, которую за воровство прогнали… У той ляжки…
– Ты к делу, к делу!
– Алексей Долгоруков к Остерману повадился. С Голицыным шептался. В контрах ведь были…
– Шёпот был, есть и будет, – сказал светлейший, устав от многословия.
Вскорости мысли князя устремились в другом направлении – явился Ягужинский. Проездом из Польши был в Курляндии.
Питерские дрязги побоку.
Мориц не склонен уступать Курляндию кому бы то ни было. Постановление ландтага неизменно, бароны чтут его как полноправного суверена. Россия и Польша отказали ему в признании – что ж, он будет бороться. Ландскнехты, набранные зимой в Германии, размещены в Митаве и в окрестностях, – пьяницы и дебоширы, чистое бедствие для жителей и полиции. Парни отчаянные, засиделись, рвутся в бой.
Слышно, едет польская комиссия – расследовать ситуацию, – и по пятам, на всякий случай, движется войско, три тысячи штыков, а по другим сведениям пять. За Двиной русские, их ещё больше. Мориц принимает эмиссаров с обеих сторон.
Офицер из Риги, от генерала Ласси, приятно поражён – авантюрист утончённо вежлив, радушен.
– О, я нашёл в вас ценителя! Отличное бургундское, верно? Сорт весьма популярный в Париже… Итак, Петербургу в тягость моё присутствие здесь?
Майору предписан категорический тон, но он разомлел и только вздохом даёт понять – да, к сожалению.
– Странно, – удивляется Мориц – Провалиться мне, если я когда-либо питал вражду к России. Напротив, питаю лучшие чувства … Но ведь настало новое царствование.
– У нас держатся прежней политики.
– Правитель тот же? – усмехнулся Мориц. – О, я высокого мнения о талантах князя Меншикова Кстати, он ведь хотел заманить меня в ловушку. Вам известно?
– Честное слово, нет.
– Сватал мне мадемуазель Скавронскую. Дочь простолюдина… Вот благодетель. Да, я незаконный сын короля, но пасть ещё ниже, отдать Курляндию. . И что взамен? Должность генерала царской армии. Стоит ли?
– Вам судить, монсеньор.
– А господину Ласси я отвечу, ссориться со мной не расчёт. Выгодней иметь союзником. Сюда идут поляки. Признайте мои права, и мы вместе прогоним поляков. Клянусь Вседержителем, я подниму весь народ.
Манёвр двоякий. Посланец Речи Посполитой также выслушивает заверения в дружбе. Нашествие москалей, с часу на час… Армия огромная, страна будет разорена, захвачена. Курляндцы обожают своего герцога, и, если Польша признает его, против москалей встанут все, юные и седовласые.
Отряд наёмников ничтожен – всего три сотни бойцов. Прибывают добровольцы. На столбах, на стенах жилищ, церквей расклеен призыв:
«Я, герцог Курляндский, граф Саксонский, маршал христианнейшего короля Франции, призываю всех, любящих своё отечество и способных носить оружие…»
Митава готовится к обороне. Горожане чинят обветшавший, потрёпанный войнами пояс укреплений, роют на подступах траншеи. Из арсенала вытаскивают оружие и раздают. С гиком и уханьем волокут пушки – герцог указывает позиции для стрельбы. Глашатай, бегая по улицам, кричит:
– У восточных ворот поставлена «Толстая Гертруда», у западных «Силач Людвиг».
Имена, памятные митавцам. Медные великаны, отличившиеся в сражениях, украшены резьбой – гербами, фигурами драконов, грифов, выглядят устрашающе.
– Её высочество герцогиня, – вопит глашатай, – покинула свои покои.
Замок может оказаться под огнём. Анна перешла в парковое строение, укрытое зеленью. Мориц застаёт её не в духе.
– Вы хотите воевать? Чушь! Артиллерия, которая развалится с первого выстрела.
– Ничего подобного. Погодите! Прогремит в день нашей свадьбы.
– Сомневаюсь, – вяло протянула она.
В убежище ей тесно, едва уместила самых нужных людей – шута и камергера Волконского, врачевательницу, ворожею, пажа и двух камеристок. Это полбеды. Хуже – осада города, ведь Мориц упорствует. Сам головы не снесёт и других погубит. Как посыплются ядра, куда денешься! Польские, русские… Чего доброго, свои же прикончат.
– Возьмите листок бумаги, – говорит Мориц. – Пишите… Абракадабра – кадабра – кадабра, – пятьдесят раз. Сожгите и плюньте через левое плечо.
– Зачем?
– Для вашей безопасности, – граф сдерживал смех. – Во Фландрии я спас таким образом множество воинов. Хороших, естественно. Трусов я не щадил.
– Пятьдесят?
– Да, не ошибитесь! Впрочем, я намерен поберечь Митаву. И вас, Анхен.
– Перестаньте меня так называть!
– Вы дуетесь. Да, я виноват, простите меня… Поверьте, малая шалость ничуть не умаляет моей большой к вам любви! Повторяю – я берегу вас. Драться я буду не здесь. Эти древние пушки – демонстрация, чтобы отвлечь…
– Сперва сжигаю, – перебила Анна. – Плевать потом?
– Да, сокровище моё.
Вывела аккуратно, латинскими буквами, печатными. Абракадабра – слово магическое, аптекари твердят в один голос. А пуля не разбирает… Военная игра – без правил. Втянул Мориц в приключение, дай Бог уцелеть.
Озеро Усмас в ста верстах, Анна ездила туда с Бироном, – красивое место, замок на острове живописен. Жаль его разорять… Мориц воображает, что там он непобедим.
– Нас обложат, как кабана, и уморят голодом.
Она злится на него и на собственную беспомощность. Убраться отсюда подобру-поздорову в Ригу, в Петербург? Бегство позорно, да и вряд ли разумно. Воцарение Петра Второго благоприятно для русских, для родни Петра Великого, но Меншиков, ненавистный Меншиков покуда у власти. Запретил ведь приехать в Петербург, поздравить Петра Второго.