Образ Балакирева, с его преданностью и безграничною привязанностью, не привёл ли на память ещё чьи-либо чувства, отличавшиеся такими же оттенками? Не привёл ли живой на память умершего, воспоминание о котором ещё оставалось дотоле нетронутым?
Такое воспоминание могло, однако, раз проснувшись, более не теряться, заявляя живучесть свою невольным волнением и слезами.
Все эти соображения Андрей Иванович принял во внимание и решил сообразно им расположить план дальнейших своих действий.
Сопровождая государыню, шествовавшую в траурную залу, достойный разыскиватель ковов[23] про себя повторял:
– Замечать надо, зорко замечать… всё!
При вступлении в залу её величеству пришлось проходить между чинно расступавшимися, облачёнными в траур, особами обоего пола, в полном сборе. Архимандрит и белое духовенство были в облачении[24]. Её величество дошла до гроба супруга, стала в головах, перекрестилась и сделала земной поклон. Вся зала выполнила то же, и архимандрит начал службу.
Стройные голоса певчих заунывно запели, видимо стараясь не поднимать верхние ноты. Чередной архимандрит с большим тактом, величественно произносил возгласы и кадил. Первые ряды присутствовавших усердно клали поклоны; задние ряды тонули в дыму фимиама. Старшая цесаревна тихо плакала, поминутно прикладывая к опухшим глазам смоченный платок. Запели «Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею» – вдруг государыня, взглянув случайно на стену, куда поместили портрет усопшего, вскрикнула и повалилась без чувств.
Если бы ловко не подхватили, её величество могла удариться о нижнюю ступень амвона, на котором поставлен был одр с телом монарха. Императрицу на руках понесли в опочивальню, и среди понятного волнения архимандрит докончил панихиду.
Начались толки расходившихся. Несколько дам наперерыв заговорили одно, что будто бы каждая из них следила за изменившимся лицом монархини и что, раньше обморока, они уже ожидали его. В числе говоривших это усерднее других была Авдотья Ивановна Чернышёва. Не ограничиваясь замечанием, она остановила двигавшуюся к выходу княгиню Голицыну, приближённую, но не влиятельную потешательницу.
– Ты бы хоша, Наталья Петровна, матушка, вздогадалась да разговорила бы, что ль, её, нашу мать, чтоб она поменьше убивалась теперь, без пути… Попомнить ей надо о дочерях, да и о внучатах… Поднять… пристроить, утешить да обласкать… некому сирот, окромя её, голубушки… Тоску-кручину на время хоша благоволила бы отложить! Долг велит так, хоша и тяжело, да…
– Ништо, ништо, сударыня, тебе петь-от так распрекрасно… – отговаривалась умная старуха от опасного предложения. – Так вот и послушает она меня… Сунься-ка попробуй сама, коли так ловка… чем нас подсовывать… Стареньки уж мы на посмех поднимать.
– Ничего, родная, не один зато червончик перепадёт! – язвительно кольнула шутиху Авдотья Ивановна.
– Тебе бы, генеральша, и подлинно сподручнее утешать государыню, – не без едкости отрезал вдруг Андрей Иванович, протискавшись до говоривших и вмешиваясь в речь их, – уж кому ближе теперь приняться утешать матушку государыню, как не вашей милости?
– Шутник ты большой, Андрей Иваныч! – нашлась уколотая, засмеявшись, – конечно, она очень хорошо поняла, почему вмешался Ушаков.
– Ловкая баба и ты, что говорить, – ответил не оставшись в долгу разыскиватель.
II СЛУЧАЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Её величество в опочивальне своей не скоро приведена была в чувство.
Ещё слабым, блуждающим взором окинув окружающих женщин, государыня спросила:
– Нет здесь Алексей Васильевича?
Побежали искать усердного кабинет-секретаря, но, скоро воротясь, донесли, что он только что уехал.
– Не прикажете ли послать?
– Пожалуй, – сказала медленно государыня, как бы соображая, но потом махнула рукой с неудовольствием.
В это время пришли цесаревны[25], дочери её величества: грустная Анна Петровна и беззаботная, весёлая как день Елизавета Петровна.
Старшая цесаревна села подле постели и продолжала молча утирать слёзы.
Елизавета Петровна села на постель и, целуя мать, защебетала, как ласточка, спрашивая нежно:
– Что с тобой, мамаша? Болит у тебя что? Сердце… или головка?
– Ничего… Теперь лучше, – ответила неохотно государыня, но, взглянув в весёлые глаза дочери, сама оживилась и приподнялась с пуховика на локоть.
Цесаревна Елизавета Петровна принялась ещё живее тормошить и целовать мать, как видно принимавшую ласки своей любимицы не только без гнева, но с удовольствием. Живая девушка знала хорошо, чем развеселить и утешить родную. Целуя, она настойчиво спрашивала государыню:
24
Белое духовенство – священники, не принявшие монашеский обет. Чёрное духовенство – монахи.
25
Дочери Петра I и Екатерины I Анна и Елизавета.
Анна Петровна (1708 – 1728) – с 1725 года жена герцога Голштейн-Готторпского Карла Фридриха. Пыталась помешать планам Меншикова, тем более что видела в них угрозу и делам мужа. После смерти Екатерины I уехала с мужем в Голштинию. Её сын – Пётр III – позднее был объявлен преемником русского престола.
Елизавета Петровна (1709 – 1761/1762) – младшая цесаревна. После смерти Екатерины I её положение стало очень тяжёлым, особенно во время правления Анны Иоанновны и Анны Леопольдовны, которых пугало то, что гвардия всегда была на стороне Елизаветы Петровны. Её едва не постригли в монастырь, но в 1741 году она с помощью Преображенского полка совершила государственный переворот и стала русской императрицей.