Ужас Екатерины I достиг высшей степени при этом напоминании.
Государыня закрыла глаза руками и чуть слышно произнесла:
– А если не они? Тогда что?
– Тогда я готов положить голову свою на плаху! – не задумался ответить с достоинством Ушаков, чувствуя, что из-под рук у него ускользает интересное дело.
– Если ты так уверяешь… пожалуй, согласна, – скрепясь и помалу приходя в себя, тихо и медленно проговорила государыня, прибавив: – Только ты их не очень притесняй… чтобы не плакались на меня…
– Я даю слово, государыня, бережно с ними обращаться, но не допросить нельзя и не пристрастить, чтобы правду выболтали – без того не обойдётся.
Государыня снова погрузилась в думу, и её величеством вновь овладела нерешимость. Добрая императрица представила себе, как на этих высокопоставленных особ должно подействовать самое взятие их в допрос.
На счастье Ушакова, случайно вошла сама цесаревна Елизавета Петровна, беззаботная, как птичка, с улыбкою на устах. Её высочество с горячим родственным приветом обратилась к государыне-матушке и села затем подле стола.
– Ты, душа моя, верно отгадываешь, когда есть в тебе надобность… сбиралась было послать за тобой, а ты и тут, – молвила ласково государыня.
– А что вам, мамаша, требуется?
– Её величеству угодно, – заговорил Ушаков. – чтобы ваше высочество изволили подписать два указика. – И он положил на стол свои бумаги.
– Да, мамаша, подписать? – переспросила цесаревна, взявшись за перо.
– Д-да, конечно… – ответила рассеянно монархиня, снова погружаясь в свою думу.
Помолчав с минуту, государыня про себя произнесла:
– Но надо подумать, видишь…
Ушаков в это время уже бpaл подписанные бумаги.
– Так что же прикажете: не давать Андрею Ивановичу или… уничтожить?.. – в свою очередь спросила цесаревна.
– Ваше величество! – с жаром возразил Ушаков. – Уничтожить теперь указ – значит отдаться самим в руки ваших врагов. Я ваш усерднейший раб, готов пролить последнюю каплю крови моей, защищая интересы вашего величества, но все усилия мои будут бесплодны, если слово вашего величества остановит теперь дознание. Всякое промедление в настоящем случае увеличивает опасность, усиливая дерзость крамолы.
– Полно, полно, Андрей Иваныч, не пугай меня… Я, пожалуй, согласна, чтобы ты разузнал, как говоришь, все, только меньше шума и угроз, – спокойно произнесла государыня.
Ушаков поклонился и поспешил удалиться. Он уже мысленно рассчитывал шансы своей полной победы, взяв с гауптвахты половину караула и подведя его по набережной к дому Чернышёва. Темнота в окнах, однако, возбудила в разыскивателе подозрение.
– Никак улизнули, окаянные! – не выдержал Ушаков, рассмотрев закрытые изнутри ставни.
Войдя с командою на двор, Ушаков подошёл на свет к одноэтажному жилью и стал стучать в окно.
– Кто там? – раздался голос из запертых сеней.
– Которое крыльцо к его превосходительству? – спросил он, совсем изменив голос на какой-то рабский.
– Да на что тебе? Боярин с боярыней в Москву поднялись, ащо позавчера, с утра… дома-ста нетути ни души…
– А ты кто?
– Мы-ста дворники…
– А люди ещё где?
– Всех забрали с собой, бають, в обоз…
– Надолго, стало быть, уехали?
– Не знаем-ста, нам не докладывались.
Ясно – нечего и продолжать расспрос. Ушаков и тут не потерялся. Он мгновенно сообразил, что со двора Чернышёва есть калитка на двор Ягужинского, и пустился с отрядом своим искать эту калитку. Нашёл и понажал щеколду. Низкая дверь подалась без шума, и открылся вход на соседний двор. Окно рабочей комнаты хозяина было завешено ковром, но сбоку ковёр не доходил донизу, и узенькая полоса яркого света проходила наискось по двору.
– Слава Богу, здесь обретаться изволят! – весело выговорил про себя Андрей Иванович.
Взглядом генерал дал понять одному ефрейтору, где расставить людей у каждого из выходов. Другого ефрейтора с тремя гренадёрами Андрей Иванович взял с собою, найдя без труда впотьмах входную дверь в переднюю и отворив её без звука.
Здесь было пусто, но по ковру, в соседней комнате, расхаживал хозяин. Махнув ефрейтору (став на полосе света, в проёме двери, между петлями) ввести солдат, Андрей Иванович поднял ковёр и вырос перед Ягужинским.
– Как поживать изволите, Павел Иванович? – с злорадством приветствовал Ушаков.
Ягужинский поворотился и невольно попятился, увидев за разыскивателем ещё ефрейтора.