Правда, мадемуазель Кардель уже тогда подметила, что девочка «себе на уме»…
Екатерина именовала это чуточку иначе: «Я по-своему понимала все».
Ого, еще как! По природной живости ума Фикхен частенько и горячо спорила со своим законоучителем, высказывая порой такое, что он именовал «склонностью к ереси». «Я спорила жарко и настойчиво, и поддерживала свое мнение против священника: он обосновывал свое мнение на текстах Писания, а я ссылалась только на справедливость».
(Кстати, гораздо позже, уже на русском троне, Екатерина выскажет мысль, идущую, конечно же, от тех детских споров: «Кроме закона, должна быть еще и справедливость».)
Во второй раз пастор и ученица поссорились из-за того, что девочка настойчиво допытывалась: хорошо, я согласна, что прежде сотворения мира был хаос, но что такое этот самый хаос?» Пастор, не великого ума деятель, ответить не мог. И победил в дискуссии с помощью розг…
Согласитесь, глупышки таких споров не ведут…
Итак, ее готовили к тому, чтобы выдать замуж за мелкого соседского принца, которых в Германии несчитано…
Не исключено, что в девочке как раз и не усматривали никаких таких особенных задатков оттого, что полагали, будто заранее знают уготованную ей судьбу мелкой германской герцогинюшки. Вообще-то, когда человек достигает больших высот, обычно находится масса народу, который с пеной у рта уверяет, будто еще чертову уйму лет назад рассмотрел в плюгавеньком мальчишке или девчонке-дурнушке будущую историческую персону. Но случается и наоборот. Классическими можно считать воспоминания баронессы фон Принцен, состоявшей «статс-дамой» в той крохотной пародии на «герцогский двор», что все же имелась в Штеттине. На ее глазах Екатерина родилась, училась, воспитывалась, именно баронесса помогала ей, кстати, укладывать вещи при отъезде в Россию. Одним словом, эта дама больше, чем кто бы то ни было, пользовалась доверием Екатерины. Но…
«В пору ее юности я только заметила в ней ум, серьезный, расчетливый и холодный, столь же далекий от всего выдающегося, яркого, как и от всего, что считается заблуждением, причудливостью или легкомыслием. Одним словом, я составила себе понятие о ней, как о женщине обыкновенной, а потому вы можете судить об удивлении моем, когда пришлось узнать про необычные ее приключения».
Гораздо более проницательным оказался шведский граф Гилленборг, человек, немало поживший на свете, образованный и умный. Однажды он, видя, что, кроме стандартного минимума, Иоганна не собирается давать дочери никакого образования, говорил, что напрасно мать так поступает: на его, графа, взгляд, девочка «выше лет своих», и у нее определенно «философское расположение ума»…
И никто еще не знал, что в далеком Санкт-Петербурге императрица Елизавета всерьез озаботилась поисками невесты наследнику русского престола, великому князю, которого звали уже не Антон Ульрих, а Петр Федорович…
Глава третья
В ДОРОГУ!
Знаменитый русский писатель А. К. Толстой подошел к делу чересчур легкомысленно, когда в своей шутливой «Истории государства Российского» посвятил Елизавете Петровне такие строки:
Этот отзыв – глубоко несправедливый. Действительно, двадцатилетнее царствование Елизаветы переполнено балами, маскарадами, пирами. Фейерверками и прочими увеселениями. Но никак нельзя сказать, что в это время в России царил беспорядок. Ничего подобного. Хотя историки и поругивают Елизавету за гардероб из пятнадцати тысяч платьев, все отмечают, что время Елизаветы – это значительные успехи и в экономике, и в просвещении, и во внешней политике.
Начнем с того, что Елизавета государством управляла главным образом сама, ликвидировав существовавший при Анне Иоанновне Кабинет министров. Она отменила смертную казнь, запретила пытать малолетних, клеймить женщин и вырывать у них ноздри. Именно при Елизавете, кстати, в России были изготовлены эталоны веса и длины для торговли – фунт и аршин работы мастеров Петербургского монетного двора. Елизавета отменила существовавшие в России внутренние таможни, что пошло торговле только на пользу (к слову: во Франции это было сделано лишь после революции).