Что же касается супруга Екатерины, Петра, вечно пьяного и занятого играми с лакеями, то в первое время его обморочили очень удачно. Но позднее, когда поведение его супруги стало более открытое и скандальное, он несколько прозрел и стал иного мнения о происхождении «первенца». Австрийский посланник Мерси-Арганто рассказывает, что со времени вступления на престол, Петр совершенно не заботился о Павле, который всегда был ему антипатичным, и он конфисковал в свою казну сумму в 120 000 рублей, которая была императрицей Елизаветой назначена для Павла. В манифесте, изданном Екатериной тотчас по умерщвлении своего супруга, Петра III, сказано, что Петр имел в виду лишить Павла права на престол и что как она, так и сын её находились у Петра в большой немилости и держались постоянно вдали от двора и правления.
Трудно сказать, по чувству ли справедливости и порядочности Петр решился на такой шаг, или им руководили к тому какие другие причины, но фактом остается то, что поступок этот стоил ему жизни.
Граф Станислав Понятовский
Сильная натура Екатерины скоро поборола любовную скорбь сердца, и потому скоро нашелся заместитель неверного Салтыкова в лице молодого польского графа Станислава Августа Понятовского, который в 1755 г. прибыл в Петербург в свите английского посланника Вильямса. «Его внешняя красота и любезность в обращении благоприятствовали ему быть в интимных отношениях со многими высокопоставленными дамами различных дворов, — рассказывает об этом бесхарактерном молодом шляхтиче историк Гельбиг, — и интимные отношения графа к всероссийской мессалине имели столь печальные последствия для его родины».
Понятовский прибыл в Петербург в качестве тайного политического агента Фридриха II Прусского, который желал свергнуть саксонскую династию с польского трона и возвести на него род Чарторыйских. Однако, Понятовский, надоумленный Екатериною, скоро сам возымел желание добиваться польской короны.
Жаждущая физической любви Екатерина скоро тесно сошлась с Понятовским, и тот же самый Леонтий Нарышкин, служивший посредником в любовных отношениях Екатерины и Салтыкова, стал и теперь на этот же унизительный пост, у сестры которого встречалась по ночам эта блудница со своим польским селадоном. «Под предлогом головной боли, — пишет Екатерина в своих до цинизма откровенных мемуарах: — я ложилась рано спать. И когда мадам Владиславова, уложив меня, удалялась в свою комнату, я немедленно вставала и одевала с ног до головы мужскую одежду. В определенный час, через покои великого князя приходил Леонтий Нарышкин и начинал мяукать около моей спальни; я отворяла ему дверь. Затем никем не замеченные садились мы в его экипаж и всю дорогу смеялись до слез над теми, кого мы так ловко водили за нос. У сестры Нарышкина нас ожидал граф Понятовский. Большею частью я оставалась в квартире Нарышкиной около полутора часов и затем ехала домой. Несколько времени спустя, Нарышкин предложил встречаться у меня, и ему удалось доставлять гостей никем не замеченными в мои покои. Так начался 1756 год. Нам очень нравились эти тайные встречи, которые бывали два-три раза и более в неделю, то у меня, то у Нарышкиной…»
Вскоре Понятовский, вследствие дипломатических интриг, был вынужден оставить Петербург, но его отсутствие продолжалось недолго, и ему удалось снова вернуться на берега Невы, но на этот раз уже не шпионом Фридриха, а польским посланником при российском дворе.
Нечего и говорить, что Понятовский немедленно возобновил свои прежние отношения к Екатерине и в её объятиях совершенно забыл обязанности по отношению своего отечества. С удивительной беззастенчивостью описывает Екатерина «официальный» прием нового польского посланника и его секретаря, графа Горна: «Когда мы трое вошли в мой кабинет, — пишет Екатерина, — нам выбежала навстречу моя маленькая болонка и стала немилосердно лаять на графа Горна, но когда она увидела Понятовского, то мне казалось, что она сойдет от радости с ума… Граф Горн дернул Понятовского за фрак и сказал: «мой друг, самое ужасное — это болонская собачонка; когда я любил женщину, то я первым долгом дарил ей такую собачку, и чрез это я всегда знал, стоял ли кто-либо к моей любовнице ближе, чем я. Несомненно, животное видит вас не впервые, но будьте уверены, что я буду молчать об этом».